Габриэле д'Аннунцио - Том 5. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы

Лишь только увидела она остриженную собаку, как ею овладел приступ смеха, которого она никак не могла удержать.

— Ха, ха, ха, ха!

Как?! Наталья могла смеяться, когда умирал бедный Санчо? Чувствительные девочки бросили негодующий взгляд на бесцеремонную и жестокосердую золовку. Та, продолжая смеяться, как ни в чем не бывало подошла к дивану и нагнулась к животному вместе с ребенком. Голенький ребенок начал тянуться своими беспокойными ручонками к собаке, он барахтался, полный естественной радости, и бормотал непонятные слова еще влажными от молока губками. И доброе животное, привыкшее подставлять свою голову этим ручкам, почувствовало во всем больном теле прилив нежной дружбы, и в его глазах заискрилась последняя вспышка признательности.

— Бедный Санчо Панса, — пробормотала Наталья и отняла от собаки ребенка, который чуть не испачкал пальцы пеной. Ребенок скривил свою влажную мордочку, собираясь заплакать, но мать тотчас закружилась с ним по комнате, начала качать его и подбрасывать вверх. Вот она остановилась у музыкального ящика и завела его ключиком. Обезьянка открыла свой рот, захлопала глазами, завертела хвостом и, казалось, вся ожила под знакомые звуки гавота. Задрожала комната от веселой пляски, и головка Натальи закачалась в такт. Комната была озарена приятным светом, от стоявших на балконе вазонов с цветами распространялся нежный запах гвоздики.

Вероятно, Санчо уже ничего не слышал. Жгучий горчичный пластырь на его затылке заставлял его по временам вздрагивать, он слабо взвизгивал и опускал голову. Стиснутый зубами, посиневший, почти черный язык утратил уже всякую подвижность. Глаза, покрытые теперь синеватой влажной пленкой, выдавали страдание лишь тем, что в углах глазных впадин быстро мелькал кусочек белка. Лишь ресницы чуть-чуть вздрагивали, когда судорога пробегала по всему телу. Изо рта обильно лилась пена. Приближался момент удушья.

— Наталья, перестань! Разве ты не видишь, что Санчо умирает? — гневно спросила Изабелла и залилась слезами.

Но гавота нельзя было прекратить на середине. Тихо и мягко лились звуки над умирающей собакой. Сумеречные тени медленно заползали в комнаты, и занавеси колебались от ветра во все стороны.

Донна Летиция не в силах была смотреть на страдания животного: заглушая всхлипывания, она вышла из комнаты. Со слезами на глазах одна за другой последовали за ней девочки. Их молодые сердечки сжимались от горя. Осталась только Наталья, которая с любопытством нагнулась к умирающей собаке.

И как раз в тот момент, когда раздался заключительный припев гавота, добрый Санчо скончался под музыку, как герой одной итальянской мелодрамы.

Донна Кристина Ламоника спустя три дня после пасхального обеда, который в доме Ламоников по традиции отличался особым великолепием и обилием званых гостей, пересчитывала столовое белье и серебро, аккуратно раскладывая все эти вещи по шкафам и сундучкам для будущего званого пира.

При этом занятии, по обыкновению, присутствовали и помогали донне Кристине служанка Мария Бизаччиа и прачка Кандида Марканда, которую звали просто Кандией. Большие корзины, наполненные тонким полотном, стояли рядами на полу. Серебряная посуда и прочие принадлежности сервировки ярко блестели в большой плоской корзине, все вещи были массивные, грубо сработанные деревенскими кустарями и напоминали церковные сосуды. Видно было, что серебро это принадлежало богатой провинциальной семье и переходило из рода в род. В комнате стоял свежий запах вымытого столового белья.

Кандия вынимала из корзин скатерти, салфетки, она показывала госпоже каждую штуку и передавала ее Марии, которая наполняла бельем ящики, в то время как госпожа насыпала в складки ароматные травы и вела счет белью в особой книге. Кандии было около пятидесяти лет. Это была высокая, худая, костлявая женщина, спина ее была несколько сгорблена от долголетнего занятия своим ремеслом, руки очень длинные, а на черепашьей шее сидела голова хищной птицы. Мария Бизаччиа была ортонка, с лоснящимся лицом молочного цвета и светлыми глазами; она сопровождала свою мягкую речь медленными и гибкими жестами; видно было, что она постоянно возилась с пирожными, сиропами, консервами и вареньем. Донна Кристина, тоже ортонка, воспитанница бенедиктинского монастыря, была маленького роста, с несколько выдающимся вперед торсом, у нее были рыжеватые волосы, усеянное веснушками лицо, длинный толстый нос, скверные зубы, прекрасные невинные глаза. Вся фигура ее напоминала священника, одетого в женское платье.

Три женщины были поглощены своей работой, затянувшейся далеко за полдень.

Когда Кандия ушла с пустыми корзинами, донна Кристина, пересчитывая столовые приборы, заметила, что не хватает одной ложки.

— Мария! Мария! — закричала она почти в ужасе. — Сосчитай! Не хватает одной ложки… Сосчитай сама!

— Как так? Не может быть, сударыня, — ответила Мария. — Посмотрим.

Она начала громким голосом пересчитывать серебро. Донна Кристина смотрела, качая головой. Серебро издавало чистый звон.

— Правда! — воскликнула наконец Мария с жестом отчаяния. — Что тут делать?

Она была вне всякого подозрения. Ее честность и преданность семье были испытаны в течение пятнадцати лет. Она приехала из Ортоны вместе с донной Кристиной, когда последняя вышла замуж, и была как бы частью ее приданого. Под покровительством госпожи Мария всегда пользовалась в доме известным авторитетом. Она была очень суеверная, предана святому патрону своей родины и своей церкви и чрезвычайно хитра. Со своей госпожой она как бы заключила тесный союз против всего, что делалось в Пескаре, и в частности — против святого покровителя Пескары. При всяком удобном случае она упоминала о своей родине, о прелестях и богатствах родных мест, о великолепии ортонской базилики, о сокровищах святого Томазо, о пышности религиозных обрядов в честь него, по сравнению с жалким святым Четтео, у которого была лишь одна маленькая серебряная рука.

— Осмотри хорошенько все углы, — сказала донна Кристина.

Мария вышла из комнаты. Она обшарила все закоулки кухни и террасы, но напрасно, вернулась с пустыми руками.

— Нет! Нигде нет!

Тогда обе женщины начали думать: они напрягали свою память, теряясь в догадках. Потом обе вышли на террасу, которая была обращена ко двору и прачечной, чтобы обыскать ее в последний раз. Так как они очень громко говорили между собой, то из окон соседних квартир стали выглядывать кумушки.

— Что случилось, донна Кристи? Скажите! Скажите!

Донна Кристина и Мария поделились с ними новостью, не жалея слов и не скупясь на жесты.