Феридун Тонкабони - Избранные рассказы

— Во всяком случае, он лучше многих других!

Как я потом понял, она лишь из приличия не высказалась откровенней. Я же, болван, все еще пытался выбраться из водоворота, который затягивал меня все глубже и глубже.

— Разве ты не любишь меня?

— Тебя? Конечно, нет!

— Так все это время ты мне врала? — возмутился я.

Оскорбленная до глубины души, она воскликнула:

— Если бы не побрякушки, что ты мне дарил, я бы ни минуты с тобой не осталась! А ты возомнил, будто я в восторге от твоей перекошенной морды?! Да от твоих прикосновений меня бросает в дрожь! Благодари бога, что он дал тебе богатство!

Все это она выкрикнула мне в лицо с беспощадным цинизмом, уже не заботясь о приличиях. Что же до меня, то даже после того, как мы расстались, мне не хотелось думать о ней плохо, не хотелось пачкать светлые воспоминания о счастье. Но она сумела отнять у меня все, даже возможность вспоминать о ней с радостью. Ведь она могла сказать, что не любит меня, что я ей не нравлюсь. Но зачем было втаптывать меня, а заодно и себя в грязь?! Мне часто приходилось иметь дело с проститутками, я знаю, что они собой представляют, но я никогда не испытывал к ним отвращения, ненависти, только жалость. В обмен на деньги они отдают свое тело. Это вполне честная сделка, хотя некоторые из них оборотливы, как пройдохи лоточники. Но если найти путь к их сердцу, то увидишь, что оно чисто, порок коснулся лишь тела. У этой женщины он проник в кровь и мозг. Она была порочна насквозь. Она тоже продавала себя, но торговлю вела нечестную.

Вспоминая теперь обо всем, что произошло, я отчетливо представляю себе ход ее мыслей. Впервые садясь ко мне в машину, она подумала: «Вот здорово! У него и автомобиль есть!» Постом, когда я проковылял мимо нее за покупками, ужаснулась: «Хорош, нечего сказать!»

Если бы после этого она сбежала от меня, ее не в чем было бы винить. Но она решила: «Торопиться не буду. Он богат, выдою его как следует, а потом брошу».

А впрочем, черт с ней! Не стоит больше говорить на эту тему!

Он включил мотор. Мы развернулись и поехали обратно. Я молчал, понимая, что утешать его бесполезно.

— Теперь ты, наверное, считаешь, что во всем мире нет ни одного порядочного человека? — спросил я.

— Нет-нет! — покачал он головой. — Просто мне они не попадаются. Я всегда прозябал на обочине жизни, с самого детства, и поэтому остро ощущаю никчемность своего существования. Еще в детстве наши пути разошлись, и мы отдаляемся друг от друга все больше и больше. Тогда, мальчишкой, я должен был разбить все свои самолеты и корабли и вместе с вами мастерить их из картона и бумаги. Это было бы куда лучше. Но теперь уже поздно.

Помолчав, он вдруг спросил:

— Ты помнишь мою мозаику? Иногда мне кажется, что человек — кусочек такой составной картинки. Если не найдет себе соответствующее место в жизни, рядом с теми, с кем он должен стоять, то окажется никому не нужным осколком.

Я ничего не ответил.

— Какие же теперь у тебя планы? — спросил я на прощание лишь для того, чтобы что-то сказать.

— Не знаю! Может быть, снова съезжу в Европу, — ответил он.

Камбиз больше не поехал в Европу. Он покончил жизнь самоубийством. Через несколько дней после нашей встречи я увидел его фотографию в газете. Он повесился у себя в комнате.

Я чувствовал себя в какой-то степени причастным к смерти Камбиза. В тот вечер я не придал значения его словам, они показались мне смешными, незначительными. А между тем самые фантастические мечты, именно потому, что они несбыточны, очень дороги человеку. От них порой зависит его жизнь. Не стоит смеяться над тем, кто мечтает о любви.

Я жалел, что ничем не помог Ками, не дал ему совета, не утешил. Но разве слова не бессильны перед жестокой реальностью жизни!

В газетах, как всегда, выражалось сожаление по поводу того, что молодой человек проявил слабость и бежал от жизни. Но я на месте Ками сделал бы то же самое. Ведь тот, кто, выбиваясь из сил, барахтается в волнах в тщетной надежде схватиться слабеющими руками за спасительный обломок доски, в конце концов покорно подчинится воле волн. Я знаю, какое горькое чувство владело Камбизом, когда он набрасывал на шею веревку, мне ясно, что прервало его жизненный путь.

Если бы он завел собаку, она полюбила бы его, несмотря на его уродство и хромоту. Если бы он читал книги, он мог бы размышлять о прочитанном. Если бы увлекался музыкой, она принесла бы ему радость и успокоение.

Но он прожил жизнь зря.

Каждое утро, в шесть часов, я вскакиваю с постели от резкого звона будильника. Прежде всего я включаю транзисторный приемник и всюду ношу его с собой: в умывальник, в кухню, в комнату… По радио сообщают курс валюты, передают спортивные новости или бодрую музыку и песни. Я не слушаю ни то ни другое. Меня интересует только точное время, сигналы которого звучат через каждые четверть часа и не дают мне сбиться с темпа. Я умываюсь, ставлю чайник, завтракаю, одновременно одеваясь. Горячий чай обжигает рот, но я не обращаю на это внимания. Важно вовремя выйти из дому. Чуть замешкаешься — придется отказаться от завтрака. Когда сигнал звучит в третий раз, я выключаю приемник и выбегаю из дому. До автобусной остановки ходьбы три минуты. Пока там никого нет. Немного погодя появляется лысый мужчина, а через две минуты — студент. Но я жду не их. Я вытягиваю шею и высматриваю ту, которую я назвал Покорительницей улицы. Она высокая, изящная, у нее очаровательное лицо, к сожалению, глаза скрыты темными очками. Волосы необыкновенного цвета, наверное, все-таки рыжие, светло-рыжие, но я не уверен, что это естественный оттенок. Я убеждаю себя, что крашеные волосы не могут быть такими блестящими и волнистыми, они всегда тусклые, мертвые. На ней платье, которое я называю «фантазией», — белое, с крупными размытыми узорами красно-синего цвета, порой переходящего в фиолетовый. Помню, в детстве я собрал однажды все подаренные мне на праздник деньги и купил мячик такого же цвета. Платье Покорительницы улицы напоминает мне мое детство.

Покорительница улицы всегда элегантно одета, у нее хорошая фигура — правда, не совсем, прямые ноги, но это не так уж важно. Я любуюсь своей незнакомкой, каждый день открывая в ее лице и фигуре новые прелести.

Она всегда садится в такси и уезжает иногда раньше, иногда позже нас. Автобус обычно подходит около семи. Но когда он опаздывает, я и мои спутники начинаем нетерпеливо поглядывать на часы. Эти опоздания делают бессмысленной нашу утреннюю спешку. Сколько раз я давал себе зарок не торопиться по утрам, но тщетно.