Камиль Лемонье - Конец буржуа

— Сердечку моему холодно. Ах, как ему холодно!

Но тут же взгляд ее снова застыл, лицо окаменело от испуга; крик, полный ужаса, вырвался из глубины ее души:

— Человек!..

— Симонетт! — повелительно произнес Ренье.

На этот раз все было напрасно. Она посмотрела на него одного с безотчетной слепой покорностью помраченного разума, который вдруг пробуждается при звуках знакомого голоса.

— Что с тобой? Что случилось?

Она расплакалась и на расспросы матери не стала уже ничего отвечать. Рыдавшую девочку унесли, но страдание этой никем не понятой души как бы продолжало витать над ее опустевшим местом.

«Но о ком это она говорит? — спросил себя Жан-Элуа, подавленный этим тяжелым днем, приносившим ему одно несчастье за другим. — Какая-то жалкая тварь, деревенский выродок лежит там сейчас бездыханный… Да, разумеется, — убеждал он себя, — она говорила именно о нем, о человеке, который только что был застрелен».

От надменности его не осталось и следа.

«А если у этого убитого была жена, дети?»

Но теперь в нем снова проснулся безучастный к чужому горю капиталист; он переговорит обо всем со вдовой и, еще до того, как правосудие успеет вмешаться, возместит весь причиненный этим убийством ущерб, все будет сделано законным путем. Приняв это решение, он стал прикидывать, во сколько ему обойдется этот труп, если перевести все на деньги.

«В конце концов, — решил он, — это мое право. Надо обсудить все это с Жаном-Оноре».

Гости встали из-за стола. Спускались теплые сумерки. На площадке перед домом, где только что танцевали крестьяне, девушки принялись играть в крокет. Эдокс показывал дамам молочную ферму и сад; он повел их в знаменитую буковую аллею, которой некогда гордились Фуркеаны.

На террасе остались только Акары, Рабаттю и Жан-Элуа. Они закурили сигары и завели серьезный разговор об интересовавшем всех деле. Ночная мгла окутывала уже подножия гор: над темно-лиловыми водами Мааса стлался серый туман; поднимаясь клубами, он розовел от последних лучей заката. Воцарилась мертвая тишина, и в воздухе повеяло дыханием этой величественной ночной природы — воды, камня и зеленой листвы; поднявшись со дна глубоких низин, оно несло сквозь густую мглу к башням Ампуаньи, все еще залитым багрецом и золотом последних лучей, ароматы лугов. Башни господствовали над широким простором плато, расстилавшегося внизу. Над ними, в просторах неба, сияли далекие архипелаги берилла и аметиста. А на одиноком утесе беспорядочно громоздились каменные плиты и глыбы с круглыми, обрамленными орнаментом отверстиями посередине, и казалось, что над всей этой красною смертью солнца по мановению волшебного жезла вырос некий мавзолей, и там в узорчатых окнах полыхает вечное пламя.

Но никто из этих ворочавших миллионами людей не обмолвился ни словом о том, как сказочно хороши были краски заката. Акар-старший, как всегда, шевеля челюстями, предлагал общее руководство колонизацией передать одному из своих племянников. Рабаттю кивал головой и как будто с ним соглашался. Жан-Элуа подумал:

«Эти Акары ненасытны: только дай им волю, и они нас живыми проглотят».

Вдруг раздался голос одной из девиц Акар, наклонившейся над балюстрадой, окружавшей площадку.

— Глядите-ка, там, на дороге, господин Рети!

Все взглянули в ту сторону. Рети, заядлый альпинист, спустился из Ампуаньи по одной из тех крутых тропинок, которые врезаются в почти совершенно отвесные склоны горы, и шел теперь по направлению к станции.

— Видно, жизнь ему нисколько не дорога, — изрек Акар-старший, пожимая плечами.

Неожиданный уход Рети напомнил ему о его собственных делах, о тех темных махинациях, которые ожидали его в городе.

— Послушайте, Рассанфосс, мы можем опоздать на поезд!

Но до поезда оставалось еще около часа. К тому же все распоряжения уже были отданы. Становилось про-хладно, и, как только в столовой зажгли лампы, все общество вернулось туда.

Ренье, который повсюду следовал за дамами, принес им шали.

Теперь вся компания прошла в гостиную. Это была комната, обставленная летней буковой мебелью и устланная циновками, с бронзовыми статуэтками на треножниках, с расставленными повсюду ширмами и легкими этажерками. Комната освещалась матовым светом японских фонариков, спускавшихся с обитого тонкими прутьями потолка. Вместо занавесей на всех четырех окнах висели полотнища голубого и желтого рубчатого шелка. Восемь священных знамен, на которых при вечернем свете загорались луна и звезды, хранили память о некогда колыхавшем их благодатном ветре Ниппона. [4] Ниппон — название Японской империи.

Кресла сдвинули в круг; находчивый и остроумный горбун уселся посередине на груде подушек. Дамы откалывали от своих корсажей цветы, бросали ему и умоляли его рассказать какую-нибудь забавную историю.

— Я бы не прочь, — ответил Ренье, — но ведь вы знаете, какие это истории…

Он начал рассказывать. В ужасе дамы затыкали себе уши и, делая вид, что сердятся, колотили его своими пухлыми, нежными кулачками. Горбун, однако, оставался непоколебим. Как они его ни теребили, как ни трепали, он только целовал их прелестные пальчики и тоненьким, пронзительным голоском продолжал свои пикантные рассказы, которые, кстати сказать, они слушали не без удовольствия.

Одна из дверей бильярдной распахнулась. В комнату ворвался стук шаров и рассеянный свет аргандовых ламп; [5] Аргандовая лампа — лампа с круглой горелкой. Изобретена в 1782 году в Лондоне швейцарским физиком Арганом. там вокруг бильярда бегали Эдокс и Дюрайль, засунувший свою длинную бороду за жилет. В двери показалась распухшая, багровая физиономия Антонена. Женщины вскрикнули от ужаса.

— Эй ты, Фальстаф, дурень ты этакий, пьяная харя! — закричал Ренье. — Иди-ка сюда и покажись дамам! Пусть они полюбуются, как ты разжирел, как тебе хорошо живется на свете!

Но Антонен до того объелся, что у него началась икота. Пробурчав какое-то извинение, он захлопнул двери.

— В самом конце коридора, налево! — успел пропищать маленький Рассанфосс.

Сидя верхом на подушках и выгнув свою горбатую спину, похожий на цирковую обезьяну, он продолжал:

— Итак, графиня надела на себя кальсоны шевалье.

На этот раз у дверей появился Эдокс.

— Милостивые государыни, экипажи поданы. Ждут только вас.

Ренье ловким прыжком вскочил на ноги.

— Смотрите, как вам посчастливилось. А то кто его знает, какое бы впечатление на вас произвел конец моего рассказа.

— Да такое же, как и все остальное: мы бы просто его не услышали, — ответила г-жа Эдокс, вдова Орлан-дера, дав этим понять, что она не особенно старалась зажимать уши.

Гости повставали с мест. Послышался шелест платьев, который постепенно стих, — все направились к выходу. В вестибюле, куда вела широкая дубовая лестница, слуги помогали мужчинам надевать пальто. Аделаида и г-жа Жан-Оноре спустились проститься с дамами. Но ни той, ни другой девиц Акар там не оказалось.