Анатоль Франс - 3. Красная лилия. Сад Эпикура. Колодезь святой Клары. Пьер Нозьер. Клио

На это Хитроумный доктор ответил:

— Я как раз и хотел отвести тебя под тень сосен, которые звенят на ветру печально и сладостно, как флейта. Мы с тобой позавтракаем на мшистом склоне, откуда виден город. Иди же. Чего ты медлишь?

Тогда божий человек сказал:

— Прежде чем идти с вами, я хотел бы все же знать, кто вы такой. Я уже не так непреклонен, как был. Прежних добродетелей нет и следа, а мужество мое только соломинка на опустошенном гумне. Но у меня осталась вера в сына божия, и я не хотел бы погубить свою душу для того, чтобы спасти тело.

— Так ты вообразил, — сказал Хитроумный доктор, — что мне понадобилась твоя душа! Неужели это такая уж милая девица и такая красотка, что ты боишься, как бы я у тебя ее не отбил? Оставь ее при себе, мой друг, она мне ни на что не нужна.

Божьего человека не слишком-то успокоили эти слова, от которых ни с какой стороны не веяло святостью. Но, так как ему очень хотелось выйти на волю, он не стал добиваться объяснений и, последовав за доктором, переступил вместе с ним порог темницы.

И только когда они уже вышли, он спросил:

— Кто ты такой, что можешь посылать людям сны и освобождать узников? Ты красив, как женщина, и силен, как мужчина, и я преклоняюсь перед тобой, но любить я тебя не могу.

А Хитроумный доктор ответил:

— Ты полюбишь меня, как только я причиню тебе зло. Люди могут любить лишь тех, кто их заставляет страдать, и только в страдании — любовь.

Разговаривая так, они вышли из города и стали подниматься вверх по горным тропинкам. И, пройдя довольно долго, они увидели на лесной опушке домик, крытый красною черепицей. С другой стороны дома, на уступе горы, был фруктовый сад, окаймленный виноградниками.

Они уселись во дворике под тронутыми золотом листьями виноградной лозы, с которой свисали спелые гроздья. И молоденькая девушка подала им туда меда, молока и маисовых лепешек.

Тогда Хитроумный доктор, протянув руку, сорвал румяное яблоко, надкусил его и отдал божьему человеку. И Джованни стал есть и пить, борода его вся побелела от капелек молока, и глаза весело засветились, глядя на небо, которое наполняло их лазурью и радостью. И девушка улыбнулась.

А Хитроумный доктор сказал:

— Посмотри на это дитя. Право же, она красивее, чем мона Либета?

И божий человек, опьянев от молока и меда и радуясь сиянию дня, запел вдруг песенки, которые пела еще его мать, нося его на руках. Это были песенки пастухов и пастушек, говорившие о любви. Девушка слушала их, стоя на пороге домика, и вот божий человек вскочил, побежал, пошатываясь, к ней, заключил ее в свои объятия и осыпал щеки ее звонкими поцелуями, от которых веяло радостью, смехом и запахом молока.

Хитроумный доктор заплатил за еду, и оба путника стали спускаться вниз по тропинке.

Когда они проходили под серебристыми ивами, раскинувшими свои ветви по берегу реки, божий человек сказал:

— Давай отдохнем, я немного устал.

И они уселись под ивой и увидели, как ирисы склоняют к реке похожие на острые сабли лепестки и как яркие стрекозы летают над водой.

Но Джованни уже не смеялся, лицо его было печально.

И Хитроумный доктор спросил его:

— Чем ты озабочен?

Джованни ответил:

— Ты дал мне почувствовать, сколько ласки во всем живом, и смятение охватило мое сердце. Я попробовал молока и меда, я видел девушку у порога дома и понял, что она хороша собой. И теперь беспокойство закралось в душу мою и плоть.

Какой длинный путь я прошел с тех пор, как встретил тебя. Помнишь рощу, где я тебя увидел впервые? Я ведь узнал тебя.

Это ты посетил меня в моем уединении. Это ты явился ко мне, сверкая глазами женщины из-под легкого покрывала, в то время как твои прекрасные губы произносили замысловатые речи о том, что такое добро. Это ты предстал передо мной на лугу, в золотой ризе, похожий на Амвросия и на Августина. Тогда меня еще не коснулось то зло, которое приходит вместе с мыслью, но ты научил меня думать. И, как горящий уголь, ты возложил на уста мои гордыню. И я стал размышлять. Но ум мой был еще молод и неповоротлив, я туго соображал и все принимал за правду. И ты снова пришел ко мне и заставил меня усомниться во всем и напоил меня сомнением, как вином. И вот благодаря тебе же сегодня я вкусил всю мимолетную сладость мира и вместе с воздухом вбираю в себя душу рощ и ручейков, и неба, и земли, и всех живых тварей.

И я несчастен оттого, что последовал за тобой, князь мира.

И Джованни посмотрел на своего спутника, прекрасного, как день и как ночь, и сказал ему:

— Из-за тебя я страдаю, и я люблю тебя. Я люблю тебя потому, что ты — мое ничтожество и моя гордость, моя радость и моя скорбь, потому что ты — все великолепие и вся жестокость мира, потому что ты — мысль и желание, слитые в одно, и потому что ты сделал меня подобным тебе. Ибо то, что ты обещал там, в саду, на заре земных дней, ты обещал не напрасно, и я вкусил от древа познания, о Сатана!

Джованни сказал еще:

— Я знаю, я вижу, я чувствую, я хочу, и я страдаю. И я люблю тебя за все то зло, которое ты мне причинил. Я люблю тебя за то, что ты погубил меня.

И, склонившись на плечо ангела, человек заплакал.

Город Сиена подобен был больному, который тщетно старается лечь поудобнее и мечется в постели, надеясь заглушить боль. Несколько раз менял он власть в республике, передавая ее от консулов к собраниям горожан, так что из рук дворянства власть попала к менялам, суконщикам, аптекарям, скорнякам, торговцам шелками и прочим представителям старших цехов. Но так как эти именитые горожане показали себя слабыми и корыстными правителями, народ избавился и от них, а власть вручил мелким ремесленникам. В год тысяча триста шестьдесят восьмой по достославном воплощении сына божия в синьорию входило четырнадцать городских советников, избранных из числа шапочников, мясников, слесарей, сапожников и каменщиков, которые составили большой совет, названный Советом Преобразователей. Это были суровые плебеи, истые отпрыски бронзовой волчицы, эмблемы их города, которую они любили грозной сыновней любовью. Однако народ, поставивший их во главе республики, сохранил и двенадцать старейшин, по преимуществу банкиров и богатых купцов, подчинив их Совету Преобразователей. По наущению императора, старейшины вступили в заговор с дворянством, дабы продать город папе.

Душою заговора был германский цезарь; он обещал прислать на помощь своих ландскнехтов, чтобы обеспечить успех. Ему не терпелось поскорее завершить дело и на полученные от этого торга деньги выкупить корону Карла Великого, заложенную у флорентийских банкиров за тысячу шестьсот двадцать флоринов.