Анатоль Франс - 3. Красная лилия. Сад Эпикура. Колодезь святой Клары. Пьер Нозьер. Клио

Мы говорили выше, что ясновидящие, получая повеление от ангела или святого, действуют совершенно одинаково. Все они подают «знамение». Жанна д'Арк, когда ее вооружали, послала в церковь богоматери за мечом, отмеченным пятью крестами, который действительно там оказался. С тех пор пошло предание, будто этот меч замурован в церковной стене.

Ив Николазик дал приблизительно такое же знамение чуда. Следуя за свечой, которую держала невидимая рука, чудак спустился в ров, вскопал землю и извлек деревянную статую, изображающую святую Анну. Место, где была найдена статуя, называлось Кер-Анна. И возможно, что здесь некогда стояла часовня, освященная матери богородицы. Но невозможно поверить, что эта часовня была разрушена девятьсот восемьдесят лет и шесть месяцев тому назад, как утверждала дама в белой одежде. В VI веке ни святой Анне, ни ее дочери не посвящали часовен и статуй. А если эта дама в белой одежде была сама святая Анна, то, следовательно, она не знала своей собственной иконографии. Но это нисколько не смущает бретонцев, которых я видел в день прощения.

Столь чтимая в Орэ святая Анна, изображение которой венчает замкнутый ореол, каким до сей поры иконописцы окружали лишь чело богоматери, не имеет легенды. Евангелие даже не упоминает о ней. Святой Епифаний, кажется, первым говорит о долгом бесплодии, тяготевшем над ней как позор. На празднике Ковчега священник отверг ее дары. Она таилась от всех в своем доме в Назарете и вдруг, уже на склоне лет, зачала Марию. Паломники поют на голос «Амариллис, как ты чиста» — песнопение, в котором Анна в следующих строках просит небо даровать ей ребенка:

Что за беда, если крестный ход в Орэ, объединяющий такое множество людей общими для них верованиями, своим происхождением обязан галлюцинациям невежественного больного? Бретонец не одарен исследовательской мыслью. Он не умеет критиковать, и, право, ему не следует ставить это в вину. Критический дух развивается в особых, весьма редких условиях, а посему не может оказывать действенного влияния на верования человечества. Эти верования совершенно ускользают из-под контроля разума. Они могут быть нелепыми, бессмысленными и все же обладать властью над человеческими душами. Вера, говорят, утешает. Избитая фраза. Если над этим задуматься, то, может быть, поймешь, что верующих чаще обуревает страх, чем радость. Верования бретонцев кажутся мне исключительно мрачными. Во всяком случае, они доставляют им не больше удовольствия, чем трубочка-носогрейка и бутылка водки. Эти упрямые, дикие и молчаливые люди подобны краснокожим, и, глядя на них, невольно предвидишь день, когда, бормоча псалом, выпивая и покуривая, они покорно умрут, глядя на ланды или на море.

Он шел берегом по тропинке, вдоль холмов. Открытый лоб его был изборожден глубокими морщинами и стянут красной шерстяной повязкой. Завитки седых волос на висках разлетались от морского ветра. Белоснежная борода ниспадала на грудь густыми прядями. Хитон и босые ступни его были того же цвета, что и дороги, по которым он бродил столько лет. На боку у него висела самодельная лира. Звали его Старцем, звали и Певцом. А дети, которых он обучал поэзии и музыке, именовали его Слепцом, потому что на зрачки его, с годами утратившие блеск, тяжело опускались веки, распухшие и воспаленные от дыма: он имел обыкновение петь, сидя у очага. Однако он не жил в беспросветной тьме, и говорили, что он видит то, чего другие смертные не видят. Уже сменилось три поколения людей, а он все ходил из города в город. И вот, пропев целый день у Эгейского царя, возвращался он в свой дом, дымок которого уже виднелся вдали; он шел без остановки всю ночь, остерегаясь дневного зноя. И с первыми проблесками зари увидел белую Киму, город, где он родился. Сопровождаемый псом, он медленно шагал, опираясь на кривой посох; выпрямившись всем телом, закинув голову, он из последних сил преодолевал крутой спуск в узкую долину. Солнце, всходя над вершинами азиатских гор, одевало розовым светом легкие облака, а также и возвышенности островов, разбросанных в море. Берег сверкал. Но цепь холмов на востоке хранила в тени венчавших ее мастиковых и фисташковых деревьев сладостную прохладу ночи.

Старец отмерил на покатой поверхности земли двенадцать раз длину двенадцати копий и увидел, налево от себя, в теснине двух скал-близнецов, вход в священную рощу. Там, у самого источника, стоял алтарь, воздвигнутый из каменных глыб.

Лавр в ярком цвету почти совсем закрывал его своими тяжелыми ветвями. На утоптанной площадке перед алтарем белели кости жертв. Кругом, на сучках олив, было развешено множество даров. А еще дальше, в грозном сумраке ущелья, высились два древних дуба с пригвожденными к их стволам истлевшими головами быков. Зная, что алтарь этот посвящен Фебу, старик вошел в рощу и, вынув из-за пояса небольшую чашу из обожженной глины, наклонился к ручью, который длинными излучинами струился к лугу меж берегов, поросших крессом и дикой петрушкой. Он наполнил чашу холодной водой, но из благочестия, прежде чем напиться, вылил несколько капель на землю перед алтарем. Он чтил бессмертных богов, которым неведомы смерть и страдания в противоположность жалким человеческим поколениям, чередою проходящим по земле. Его охватил трепет, он устрашился стрел сына Латоны [565]. Он был изможден недугами и обременен годами, но любил жизнь и боялся умереть. Вот почему его осенила благая мысль. Он нагнул гибкий ствол молодого вяза и, притянув его к себе, повесил глиняную чашу на верхушку деревца, которое, выпрямившись, унесло дар Старца в небесный простор.

Белая Кима, обнесенная стенами, вставала на морском берегу. Неровная дорога, вымощенная плоскими камнями, вела к воротам города. Ворота эти были сооружены в давно забытые времена, и создание их приписывалось богам. На поперечном камне виднелось несколько высеченных знаков, которые никто не умел истолковать, но все почитали счастливым знамением. Недалеко от ворот раскинулась городская площадь, где под сенью деревьев блестели скамьи старейшин. Как раз возле этой площади, на стороне противоположной морю, и остановился Старец. Тут было его жилище. Тесное и приземистое, оно не могло соперничать с красивым домом соседа, знаменитого прорицателя, обитавшего в нем со своими детьми. Вход был до половины завален навозной кучей, которую свинья подкапывала рылом. Куча эта была гораздо меньше любой из тех, что виднелись перед жилищами богачей. Однако за домом тянулись виноградник и хлева, собственноручно сложенные Старцем из грубого камня. Солнце в побелевшем небе достигло зенита; морской ветерок упал. Неуловимое пламя веяло в воздухе, обжигая легкие людей и животных. Старец на миг остановился на пороге, отирая со лба пот тыльной стороной руки. Пес его замер, не спуская глаз с хозяина, высунув язык, тяжело дыша.