Анатоль Франс - 5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне

Аполлодор поднял правую руку и сказал:

— Добрейший Лоллий, подумай немного, и ты согласишься, что такого рода предпочтение простительно невежде, который, не рассуждая, следует своим инстинктам, но непозволительно мудрецу, подобному тебе. Венера не может быть столь же прекрасна, как фавн, ибо тело женщины не столь совершенно, как тело мужчины, а копии предмета менее совершенного не дано сравниться красотою с копией предмета более совершенного. И никто не усомнится, о Лоллий, что тело женщины менее прекрасно, ведь и душа ее не так прекрасна, как душа мужчины! Женщины суетны, сварливы, вздорны, неспособны ни к возвышенному образу мыслей, ни к великим деяниям, и недуг зачастую помрачает их разум.

— Однако ж, — заметил Галлион, — в Риме, равно как и в Афинах, девственниц и матерей семейств почитали достойными принимать участие в священнодействиях и приходить с приношениями и алтарям. Более того, нередко боги избирали девственниц, дабы их устами изрекать свою волю или возвещать людям грядущее. Кассандра [219], обвив себе чело повязками Аполлона, предсказала гибель Трои. Ютурне, которой полюбивший ее бог даровал бессмертие, была поручена охрана источников в Риме.

— Верно, — подтвердил Аполлодор. — Однако боги недешево продают девственницам право возвещать их волю и открывать людям будущее. Позволяя им видеть то, что сокрыто от взоров других, боги в то же время лишают их разума и делают одержимыми. Впрочем, я согласен с тобою, о Галлион, что иные женщины превосходят иных мужчин, а иные мужчины куда хуже иных женщин. И случается так потому, что два пола не столь различны меж собой и не столь противоположны, как принято думать; напротив, во многих женщинах немало мужских качеств, точно так же, как во многих мужчинах немало женских качеств. И вот как это объясняют:

Предки людей, ныне обитающих на земле, вышли из рук Прометея: [220]чтобы создать их, он замесил глину, как это делают горшечники. Сотворить своими руками одну-единственную чету ему показалось мало. Он был слишком предусмотрителен и изобретателен, чтобы произвести весь род людской от одних родителей, а потому вознамерился самолично вылепить множество мужчин и женщин и сразу же даровать человечеству все выгоды, связанные с многолюдством. Чтобы лучше справиться со столь трудной задачей, он сначала лепил порознь все те части, которым впоследствии предстояло составить тела как мужчин, так и женщин. Он создал столько сердец, легких, печенок, мозгов, желчных и мочевых пузырей, селезенок, кишок, женских и мужских детородных органов, сколько ему должно было потребоваться, — словом, изготовил с неподражаемым искусством все телесные органы, необходимые людям, чтобы они могли дышать, питаться и производить себе подобных. Не забыл он ни о мышцах, ни о сухожилиях, ни о костях, ни о крови, ни о влаге. Под конец он нарезал нужное количество кож и уже собирался зашить в каждую из них, словно в мешок, приготовленные органы. Все эти части мужских и женских тел были уже совершенно закончены, и оставалось только собрать их вместе, но в это время Прометей был приглашен на ужин к Вакху. Он пришел туда, украсил свое чело розами и весьма усердно осушал чашу бога. Пошатываясь, возвратился он к себе в мастерскую. Мозг его был затуманен винными парами, взор помрачен, руки дрожали; однако, нам на горе, он вновь принялся за прерванное занятие. Правильно распределить органы человеческого тела казалось ему делом нехитрым. Он не ведал что творил и был совершенно доволен собою. Сам того не замечая, он нередко наделял женщину тем, что присуще мужчине, а мужчину тем, что присуще женщине.

Вот почему наши праотцы были составлены из разрозненных кусков, мало соответствовавших друг другу. Сочетаясь между собой по собственной воле или по воле случая, они порождали существа, в такой же мере лишенные цельности, как и они сами. Вот и получилось, что по оплошности Титана мы встречаем столько мужественных женщин и столько женственных мужчин. Это же в равной мере объясняет нам и противоречия, с какими мы сталкиваемся в самом решительном человеке; по той же причине люди с весьма твердым характером то и дело изменяют самим себе. Словом, в силу этого все мы пребываем в состоянии внутренней борьбы.

Луций Кассий осудил этот миф, заметив, что он не помогает человеку побеждать самого себя, а, напротив того, толкает к подчинению природе.

Галлион обратил внимание собеседников на то, что поэты и философы различным образом излагают происхождение мира и сотворение человека.

— Не следует, о Аполлодор, слепо доверяться греческим басням, — сказал он, — не следует, в частности, принимать на веру рассказ греков о камнях, которые будто бы бросала Пирра [221]. Философы весьма разноречиво объясняют возникновение мира и оставляют нас в неуверенности относительно того, как образовалась земля: из воды, из воздуха или — что представляется самым правдоподобным — из летучего огня. Но греки желают все знать и измышляют хитроумные побасенки. Куда лучше прямо сознаться в своем невежестве! Прошлое сокрыто от нас, равно как и будущее; мы живем меж двух густых туч — в забвении того, что было, и в неведении того, что будет. Но мучительное любопытство переполняет нас желанием постичь причину вещей, и жгучая тревога толкает к размышлениям над судьбами человека и мира.

— Мы и вправду непрестанно стремимся проникнуть в непостижимое будущее, — вздохнул Кассий. — Мы прилагаем к тому все силы, добиваемся этого любыми путями. То мы надеемся достичь своей цели размышлением, то исступленными мольбами. Одни вопрошают оракулы богов, другие, не страшась запретов, отправляются к халдейским волхвам или к вавилонским магам. Суетное и нечестивое любопытство! Ибо к чему послужит нам знание того, что произойдет в грядущем, коль скоро избежать этого нельзя? И, однако ж, мудрецов еще сильнее, чем толпу, снедает желание проникнуть в тайну будущего и, так сказать, окунуться в него. И объясняется это, без сомнения, тем, что люди надеются таким путем избегнуть гнета настоящего, которое переполняет их скорбью и отвращением. Да и как людям наших дней не испытывать жгучего желания позабыть о своем жалком времени? Мы живем в век, отмеченный низостью, запятнанный позором, изобилующий преступлениями.

Кассий еще долго поносил свою эпоху. Он сетовал на то, что римляне, утратив добродетели древних времен, находят теперь удовольствие лишь в том, чтобы лакомиться устрицами из Лукринского озера да птицами с Фазиса [222], и сохранили вкус только к скоморохам, конским ристаниям и гладиаторам. Он с горечью ощущал недуг, которым страждет Империя: наглую роскошь знати, низкую жадность клиентов, дикую развращенность толпы.