Анатоль Франс - 5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне

— Достойно похвалы, о Галлион, то рвение, с каким ты исполняешь свои консульские обязанности, — заметил Лоллий. — Но, зная, насколько ты мудр, я сомневаюсь, что тебе по душе отправлять правосудие. Ибо то, что люди именуют сим возвышенным словом, на самом деле — всего лишь проявление низменной осторожности и жестокой мести. Законы человеческие — порождения гнева и страха.

Галлион мягко возразил против такой мысли. Он не считал законы человеческие скрижалями истинной справедливости.

— Преступление уже само таит в себе кару для преступника, — проговорил он. — Наказание, которое добавляет к этой каре закон, несоизмеримо с нею и потому излишне. Но коль скоро, в силу заблуждения людского, законы существуют, мы должны применять их справедливо.

Он сказал служителю базилики, что вскоре прибудет в судилище, а затем обратился к друзьям:

— Есть у меня, по правде говоря, и особая причина самому заняться этим делом. Нужно пользоваться любой возможностью понаблюдать за иудеями из Кенкреи — племенем неугомонным, исполненным злобы, хулящим законы, которое не так-то легко держать в подчинении. Если мир в Коринфе будет когда-либо нарушен, то произойдет это по их вине. Возле гавани, где бросают якорь все корабли с Востока, посреди беспорядочного нагромождения складов и харчевен, находит себе прибежище бесчисленная толпа воров, евнухов, прорицателей, колдунов, прокаженных, осквернителей гробниц и человекоубийц. Это — сплошной вертеп, скопление всевозможных низостей и суеверий. Там поклоняются Изиде, Эшмуну, Венере финикийской и богу иудеев. Я с ужасом наблюдаю, как эти гнусные иудеи плодятся, скорее как рыбы, нежели как люди. Грязные портовые улицы кишат ими, как прибрежные скалы — крабами.

— Ими кишит даже Рим, и это еще ужаснее, — вскричал Луций Кассий. — По вине великого Помпея эта проказа была занесена в Вечный город [242]. Пленники, которых он привел из Иудеи для своего триумфа и с которыми, увы, не расправился по обычаю предков, заселили своим рабским отродьем правый берег реки. У подножья Яникула — среди кожевен, мастерских, где из кишок изготовляют струны, и гноильных чанов — в предместьях, куда стекаются наиболее гнусные и отвратительные подонки на свете, живут они самыми низменными ремеслами: разгружают баржи, приходящие из Остии, продают отрепья и объедки, обменивают кресала на битое стекло. Жены их проникают в богатые дома и предсказывают будущее, дети просят подаяние у прохожих в рощах Эгерии. Как ты изволил заметить, Галлион, эти враги рода человеческого постоянно раздувают мятежи во вред другим и себе. Несколько лет тому назад сторонники какого-то Хреста или Хрестуса подняли среди иудеев кровавые смуты [243]. Ворота Портезские были подожжены и залиты кровью, и император, несмотря на свое долготерпение, вынужден был принять строгие меры. Он изгнал из Рима зачинщиков мятежа.

— Мне известно это, — сказал Галлион. — Многие изгнанники поселились тогда в Кенкрее, и среди прочих некий иудей и некая иудеянка из Понта; они живут здесь по сю пору и занимаются каким-то скромным ремеслом. Помнится, они ткут грубые киликийские ткани. Я не узнал ничего примечательного о сторонниках Хрестуса. Что же до него самого, то мне неведомо, что с ним сталось и жив ли он еще.

— Об этом я знаю не более тебя, Галлион, — сказал Луций Кассий, — да и никто никогда не узнает. Столь низкие существа не могут добиться известности, пусть даже преступной. К тому же встречается так много рабов, носящих имя Хрестуса, что нелегко было бы распознать какого-либо из них в этакой толпе.

Мало того, что иудеи затевают смуты в трущобах, где в силу своей многочисленности и ничтожности они избегают надзора. Они распространяются и по Городу, втираются в семьи и всюду вносят смятение. Они шумят на Форуме по наущению подстрекателей, которые платят этим презренным чужеземцам, чтобы те сеяли среди граждан взаимную вражду. Мы слишком долго терпели их присутствие в народных собраниях, и давно уже ораторы избегают задевать чувства этих негодяев из боязни подвергнуться поношению. Упрямо следуя своему варварскому закону, они стремятся подчинить ему и других и находят себе сторонников среди азиатов и даже среди греков. И хотя это кажется невероятным, а все же они навязывают свои обычаи даже латинянам. В Городе есть целые кварталы, где в день их субботы заперты все лавки. Какой позор для Рима! И в то время как они развращают простолюдинов, среди которых живут, их цари, допущенные во дворец императора, нагло следуют своим суевериям, подавая всем гражданам соблазнительный и мерзостный пример. Так любыми путями иудеи отравляют Италию восточным ядом.

Анней Мела, изъездивший весь римский мир, помог своим друзьям представить себе размеры зла, на которое они сетовали.

— Иудеи совращают все народы земли, — сказал он. — Нет ни одного греческого города и почти ни одного варварского города, где не прекращают работу в седьмой день недели, не возжигают светильников, не соблюдают по их примеру постов и не воздерживаются, подобно им, от употребления в пищу мяса некоторых животных.

Я повстречал в Александрии одного старика иудея, который не лишен был ума и даже знал толк в греческой литературе. Он радовался успехам своей религии в Империи. «По мере того как чужеземцы знакомятся с нашим законом, — заявил он мне, — они находят в нем вкус и с охотой подчиняются ему: так поступают и римляне и греки, и те, кто обитает на континенте, и те, кто живет на островах, народы Запада и Востока, Европы и Азии». Старик этот, пожалуй, впадал в некоторое преувеличение. И, однако, мы сами видим, что многие греки склоняются к верованиям иудеев.

Аполлодор с жаром стал отрицать это.

— Греков, исповедующих религию иудеев, — сказал он, — можно встретить лишь среди черни и среди варваров, которые шатаются по Греции, промышляя разбоем и бродяжничеством. Впрочем, я допускаю, что сторонники секты Заики соблазнили некоторых невежественных греков, внушив им, будто в еврейских книгах можно отыскать мысли Платона о божественном промысле [244]. Вот какую выдумку они стараются распространить.

— Несомненно одно, — заметил Галлион, — иудеи признают единого бога — незримого, всемогущего, зиждителя мира. Но это вовсе не значит, что они поклоняются ему с должным благоразумием. Они объявляют, будто бог этот враждебен всему, что чуждо иудейству, что он не терпит в своем храме ни образов других богов, ни статуй императора, ни даже собственных изображений. Они именуют нечестивцами тех, кто из тленной материи изготовляет богов по образу и подобию человека. Утверждая, что бог не может быть изваян из мрамора или бронзы, они приводят различные доводы; некоторые из этих доводов, признаюсь, весьма убедительны и отвечают тому понятию о верховном божестве, которое мы себе создаем. Но что сказать, дражайший Аполлодор, о боге, который столь враждебен государству, что не терпит в своем святилище статуй императора? Что сказать о боге, которого возмущают почести, воздаваемые другим богам? И что сказать о народе, который приписывает своим богам такие чувства? Иудеи смотрят на латинских, греческих и варварских богов, как на богов враждебных, и доходят до такой степени суеверия, что думают, будто владеют полным и абсолютным знанием божества, таким знанием, к которому нельзя ничего прибавить и от которого нельзя ничего убавить.