Анатоль Франс - 5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне

Всеобщий мир когда-нибудь установится не потому, что люди сделаются лучше — на это нет оснований надеяться, — но потому, что новый порядок вещей, наука будущего, вновь возникшие экономические нужды, предпишут им состояние мира, как некогда условия существования толкали людей к вражде и удерживали в состоянии войны.

— Николь Ланжелье, роза осыпала свои лепестки в ваш стакан, — сказал Джакомо Бони. — Это не могло совершиться без соизволения богов. Выпьем за будущий мир на земле.

Жозефен Леклер поднял свой стакан.

— У этого кьянти острый привкус, и оно слегка пенится. Выпьем за мир, хотя русские и японцы все еще жестоко сражаются в Маньчжурии и в Корейском заливе.

— Война эта, — проговорил Ланжелье, — знаменует собою одну из величайших годин в мировой истории. И чтобы понять — какую, надо возвратиться на две тысячи лет назад.

Конечно, римляне не подозревали об истинных размерах варварского мира и понятия не имели о тех огромных полчищах, которым в один прекрасный день предстояло обрушиться на их страну и наводнить ее. Они и не догадывались, что на земле существует иной мир, помимо римского. И, однако, такой мир — и притом куда более древний и обширный — существовал: я говорю о китайском мире.

Нельзя сказать, что римские купцы не вступали в сношения с купцами Сэрики [297]. Китайские купцы привозили шелк-сырец в место, которое носило название Каменной башни и было расположено на севере Памирского плоскогорья. Сюда прибывали и негоцианты из Римской империи. Наиболее отважные среди латинских торговцев проникали в Тонкинский залив и на китайское побережье, вплоть до Хань-Чан-фу, или Ханоя. И все же римляне и понятия не имели, что Сэрика — империя, куда более населенная, нежели их собственная, куда более богатая и намного ушедшая вперед в области земледелия и народного хозяйства. Китайцы, в свою очередь, знали о существовании белых людей. В их летописях можно найти упоминание о том, что император Ан-Тун, в котором нетрудно узнать Марка Аврелия Антонина, направил к ним в страну посольство: то была, видимо, экспедиция мореплавателей и негоциантов. Но китайцы даже не предполагали, что цивилизация куда более бурная и неистовая, бесконечно более плодоносная и приспособленная к распространению, чем их цивилизация, утвердилась в одной части земного шара, другая часть которого принадлежала им самим; искусные землепашцы и садовники, ловкие и добросовестные купцы, они жили в довольстве благодаря принятой у них системе обмена и широко разветвленным кредитным товариществам. Вполне удовлетворенные своей развитой наукой, своей изысканной учтивостью, своим поистине человечным благочестием и своей неизменной мудростью, они, вероятно, не проявляли ни малейшего любопытства к образу жизни и строю мыслей белых людей, прибывших из страны Цезаря. Чего доброго, послы Ан-Туна показались китайцам несколько грубыми и неотесанными.

Великие цивилизованные народы — желтый и белый — продолжали пребывать в неведении друг о друге до той самой поры, когда португальцы, обогнув мыс Доброй Надежды, прибыли торговать в Макао [298]. Европейские купцы и миссионеры обосновались в Китае и занялись там всякого рода насилиями и грабежами. Китайцы сносили все это с терпением людей, привыкших к кропотливому труду и дурному обращению; тем не менее они при каждом удобном случае убивали пришельцев с утонченной, можно сказать, изысканной жестокостью. Иезуиты на протяжении трех веков вызывали в Срединной империи непрерывные беспорядки. А в наши дни, каждый раз, когда в этой огромной стране нарушается порядок, христианские государства с похвальным постоянством посылают туда своих солдат, которые путем краж, насилий, грабежей, убийств и пожаров восстанавливают спокойствие; так, от случая к случаю, государства эти осуществляют с помощью ружей и пушек мирное проникновение в страну. Безоружные китайцы вовсе не обороняются или обороняются плохо; их истребляют с очаровательной легкостью. Они учтивы и церемонны, а их упрекают в том, будто они выказывают недостаточно симпатии к европейцам. Наше недовольство ими сильно смахивает на недовольство господина Дю Шайю его гориллой. Господин Дю Шайю убил в лесу выстрелом из карабина самку гориллы. Мертвая, она все еще сжимала в лапах своего детеныша. Он вырвал малышку из объятий матери и повез с собой в клетке через всю Африку, чтобы продать в Европе. Но у него были веские основания жаловаться на молодую обезьяну. Она оказалась на редкость нелюдимой и уморила себя голодом. «Я был не в силах, — замечает господин Дю Шайю, — исправить ее дурной характер». Мы сетуем на китайцев с тем же правом, с каким господин Дю Шайю сетовал на свою гориллу.

В тысяча девятьсот первом году в Пекине был нарушен порядок [299], и войска пяти великих держав под командой немецкого фельдмаршала восстановили его привычными средствами. Стяжав себе таким способом воинскую славу, пять держав подписали один из бесчисленных договоров, в которых гарантировали целостность Китая, чьи провинции они делят между собой.

Россия, со своей стороны, заняла Маньчжурию и лишила Японию корейского рынка. Япония, которая в тысяча восемьсот девяносто четвертом году разгромила китайцев [300]на суше и на море, а в тысяча девятьсот первом году совместно с другими державами приняла участие в умиротворении Небесной империи, увидела с холодной яростью, как к ее границам приближается прожорливая и неторопливая медведица. И пока огромный зверь лениво тянулся мордой к японскому улью, желтые пчелы, дружно действуя крылышками и жалами, донимали его жгучими укусами.

«Это ведь колониальная война», — прямо говорил высокопоставленный русский чиновник моему другу Жоржу Бурдону. А ведь главная отличительная черта всякой колониальной войны заключается в том, что европейцы превосходят народы, против которых они сражаются; если это не так, то война перестает быть колониальной, это всякому понятно. В такого рода войнах приличествует, чтобы европеец наступал при поддержке артиллерии, а азиат или африканец оборонялся при помощи стрел, палиц, дротиков и томагавков. Можно еще допустить, чтобы туземец разжился несколькими старыми кремневыми ружьями и патронташами: это окружает колониальную войну ореолом славы. Но ни в коем случае он не должен быть вооружен и обучен на европейский лад. Его флот составят джонки, пироги и челноки, выдолбленные из древесных стволов. Если он закупит корабли у европейских судовладельцев, то только устаревшие. Китайцы, пополняя свои арсеналы фарфоровыми снарядами, придерживаются правил колониальной войны.

Японцы отступили от этих правил. Они ведут войну в согласии с принципами, провозглашенными во Франции генералом Бонналем [301]. Они далеко превосходят своих противников знаниями и развитием. Сражаясь лучше европейцев, они совершенно не принимают во внимание освященные традицией обычаи и действуют в некотором роде противно человеческой морали.