Анатоль Франс - 5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне

Это можно петь. Эти слова положены на музыку. (Переворачивает несколько страниц.)

Належ.Это уже свободные стихи.

Сесиль.А вот только что распустившаяся мысль: «Любовь — ручей, в котором отражается небо». Этот цветок появился сегодня, Жермена?

Належ.Это — Ренана.

Сесиль.Нет, это — Жака Шамбри.

Належ.Это — Эрнеста Ренана. Он писал эти строки во все альбомы без разбора.

Сесиль.Во всяком случае, здесь стоит подпись Жака Шамбри.

Належ.Это бессовестный плагиат, вот и все.

Жермена.Почему же? Если он так думает, он имел право подписать свое имя.

Сесиль.Поехали, Належ?.. То не хотели возвращаться, теперь не хотите уезжать. Мне некогда вас ждать. Мне еще нужно переодеться… Жермена, миленькая, не опоздай к обеду. Спектакль начинается в восемь. Постараемся приехать хотя бы к девяти.

Жермена.Я даже не помню, чтобы видела хоть одну пьесу с самого начала.

Сесиль.И я тоже. (Уходит.)

Належ, Жермена.

Жермена.Как, господин де Належ, вы отпускаете ее одну?

Належ.Позвольте только сказать вам… Вы считаете, что я был резок, странен, невыносим…

Жермена.Нет, я не обнаружила в вас стольких качеств. Мне показалось только, что вы немного нервничаете. Это объясняется, по-видимому, темою разговора. Вы ее неудачно выбрали. В следующий раз вы изберете другую тему — вот и все. Тем сколько угодно.

Належ.Тем для разговора француженки с французом? Нет, сударыня, существует лишь одна такая тема. Одна-единственная, но ее можно варьировать до бесконечности. В будущем я стану рассуждать на эту тему, если позволите, совсем иначе и буду любезным, привлекательным, почти очаровательным.

Жермена.Я как раз собиралась вас об этом просить.

Належ.Хотите, я переменюсь сейчас же?

Жермена.Только поскорей! Даю вам три минуты. Меня ждет горничная.

Належ.Только три минуты? В таком случае это будет краткое изложение, конспект. Но все самое существенное я включу, и, надеюсь, вы будете удовлетворены. (С деланым жаром и подчеркнутым изяществом.) Итак, сударыня, я люблю только вас, вы одна владеете моими помыслами и смущаете мой покой. Если я делаю вид, будто занят кем-нибудь другим, то лишь для того, чтобы смотреть на вас издали, не тревожа вас. Я жду, чтобы жужжащий вокруг вас рой рассеялся. Я хочу, чтобы вы принадлежали только мне, мне одному. Я прихожу в отчаяние, что должен одолевать стольких соперников. А между тем знайте, один я действительно восхищаюсь вами и понимаю вас. Вы — самая прекрасная, вы — единственно прекрасная, вы воплощение идеала, созданного мною в мечтах. Вы считаете меня ветреным, легкомысленным, влюбленным во всех женщин. Я люблю вас одну. Я люблю, я боготворю вас. (Делает вид, что хочет обнять ее за талию.)

Жермена.Господин де Належ, три минуты истекли.

Належ.Да, но я уже успел вам понравиться.

Жермена.Понравиться — это слишком сильно сказано; однако не скрою, что нахожу вас гораздо приятнее, чем недавно.

Належ.Вот то-то оно и есть. Вы находите меня любезным оттого, что я говорю с вами, как те, кто вас не любит, а только тешится созерцанием вашей красоты. Я вам понравился потому, что в моих словах был привкус лжи. Сударыня, что ни говорите, а на женщин действует только притворство.

Жермена (в дверь). Жюли, приготовьте мне белое платье. (Належу.) Господин де Належ, ваше обаяние кончилось. Сожалею о другой вашей манере, образчик которой вы только что дали, о манере прозрачной, как говорят художники. Ступайте, дайте мне одеться. Мы вместе пообедаем, вместе проведем вечер, вы должны быть довольны.

Належ.Нет, сударыня. (Уходит.)

Жерменаодна.

Жермена.Он забыл свою книжку… «Возлюбленные Пьера де Ронсара»… Разумеется, Шамбри говорил мне не особенно новые вещи, не такие, которые еще никогда никем не произносились и никогда уже больше не будут произнесены. Но он вкладывал в них столько очарования и нечто такое, что свойственно только ему. А чудачества Належа, вероятно, тоже не так уж новы. Но они нестерпимы… «Возлюбленные Пьера де Ронсара»… А правда, он кладет цветы в книжку любимых стихотворений. Эта привычка трогает меня. В сущности, Належ — хороший человек. Вот барвинок, которым отмечены самые нежные стихи. (Читает.)

Поэт господина Належа, быть может, и прав.

Жермена, Шамбри.

Жермена.Вы?!

Шамбри.Я подстерегал. Я вернулся. Как вам, вероятно, надоел этот мужлан… Наконец-то мы одни! Мне столько нужно сказать вам…

Жермена.Вы подстерегали? Вы вер… Господин Шамбри, сделайте мне удовольствие — уйдите! Вы входите, как вор… У вас такой вид, словно вы вылезли из шкафа. Это смешно.

Шамбри.Нет, это не смешно. Вы хотите сказать, что это неприлично. Вы правы, это неприлично. Я отлично сознаю это.

Жермена.Это просто смешно.

Шамбри.Скажем лучше: непозволительно. В этом и заключается трудность нашего положения.

Жермена.Что вы говорите?

Шамбри.В этом трудность нашего положения. Тут множество трудностей. А потому, сударыня, не надо затягивать. Это было бы крайне неосторожно. Именно «до» рискуешь скомпрометировать женщину. Именно «до» совершаются все неловкости, все бестактности. Право же… «После» действуешь сообща, согласованно, по уговору. Действуешь осторожно и избегаешь опасностей. Скомпрометировать женщину «после» может только озорник или безнадежный дурак… да еще, пожалуй, дикарь вроде Належа… Вот у кого все отпечаталось бы на лице крупными буквами, как номера на фишках для лото, — если бы только женщина — бедняжка — выказала ему благосклонность!

Жермена.Господин Шамбри, меня ждет горничная. Ступайте!

Шамбри.Сделать неосторожность «после» — непростительно, в то время как «до» даже самый благовоспитанный мужчина не может ни за что поручиться. Не уверен, что мы уже не обратили на себя внимание. Этого не миновать.

Жермена.Странно, что я не сержусь на вас еще больше. Признайтесь, что и вам самому это кажется странным.