Анатоль Франс - 7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле

В Риме Рабле вел переписку с любезным епископом Майезейским, Жофруа д'Этисаком, — от нее сохранилось несколько писем. 29 ноября 1535 года он извещал епископа о том, что посылает ему для его сада в Лигюже лучших неаполитанских семян, какие его святейшество сажает в своем недоступном для посторонних саду в Бельведере. Он посылает ему также бедренца. Других лекарственных растений он не присоединяет к этому потому, что считает их слишком грубыми и менее полезными для желудка, чем те, которые можно найти в Лигюже. Трогательно это настойчивое желание мэтра Франсуа украсить сады, в которых он, бедный монах, гулял когда-то, и снабдить овощами того, за чьим столом он сидел и у кого он скрывался от преследования «нечистой силы». Он дает советы, когда лучше сажать посланные семена и как ухаживать за растениями. Он предлагает послать также александрийских гвоздик, особые виды фиалок и еще одной травы, при помощи которой итальянцы освежают летом свои комнаты и которая у них называется belvedere. «Но, — прибавляет он, — это скорей для госпожи д'Этисак». Он имеет в виду юную Анну де Дайон, жену племянника епископа, Луи д'Этисака. За это он просит несколько экю. Посол французского короля жил очень бедно. Легко себе представить, что лекарь посла жил еще бедней. Рабле вечно сидел без денег — это был его недуг, и те чувства, какими он в связи с этим наделяет Панурга, он испытал сам. Он охотно обращается с денежными просьбами к сильным мира сего, считая, что этим он им же оказывает честь.

Однажды он написал епископу Майезейскому: «Если с деньгами у меня будет туго, я обращусь к Вашей помощи». Что он и сделал спустя несколько дней: «Я принужден снова прибегнуть к Вашей помощи, ибо тридцать экю, которые Вам угодно было послать мне сюда, почти подходят к концу. А между тем я ничего из них не истратил ни на прихоти, ни на свою утробу, ибо столуюсь я у кардинала дю Белле или у г-на де Макона. Но на всякие депеши, на мебель и одежду уходит много денег, хотя я и так уж стараюсь расходовать их как можно экономнее. Если Вы соблаговолите прислать мне переводный вексель, то я надеюсь употребить его с пользой для Вас и не остаться в долгу. С Кипра, Крита и из Константинополя сюда привозят множество дешевых и редкостных вещиц. Если вы ничего не имеете против, я пришлю Вам и вышеупомянутой г-же д'Этисак то, что мне покажется наиболее подходящим. Провоз отсюда до Лиона ничего не будет стоить».

Заметим тут же, что мэтр Франсуа щедро расплачивался с монсеньером д'Этисаком. Я уже не говорю о редкостных вещицах, под которыми, очевидно, надо разуметь янтарные четки, медные подносы, пестрые ткани и вышивки наших восточных базаров, о неаполитанских семенах, салате и овощах, но епископ Майезейский давал ему еще ответственнейшие поручения в римскую курию, и Рабле отлично с ними справлялся. Так утверждает один из первых биографов нашего автора, Кольте. Наконец Рабле держал своего корреспондента в курсе всего, что совершалось в Риме и во всем христианском мире, а в эпоху, когда о делах общественных узнавали не иначе, как из частных писем, это было особенно ценно. В христианском мире тогда как раз происходили важные события, и Рабле, не имея возможности распутать интриги, которые плелись в Италии, был, однако, довольно хорошо осведомлен о том, как эти события развивались. Что же касается французского короля, то тут у Рабле были свои особые источники информации, и, если верить слухам, он не всегда отличался необходимой в подобных делах скрытностью. Карл V, совершивший в этом году поход в Тунис и с победой вернувшийся в Сицилию, готовился к завоеванию Франции и строил Пикрохоловы планы. Его приверженцы, зная, что пророчества иной раз влекут за собой осуществление возвещаемого, наперебой предсказывали успех замыслам императора, — книга, полная подобных прорицаний, вызвала сильное волнение в Риме. Один ее экземпляр Рабле послал епископу Майезейскому. «Я лично не придаю ей никакого значения, — пишет он ему, уведомляя о посылке. — Но в Риме только и разговору, что об этих хвастливых предсказаниях».

Карла V ждали в Риме, но он все сидел в Неаполе, заключая союзы, набирая войско и накапливая деньги. Рабле, сообщив епископу Майезейскому о том, что император отложил свой приезд до конца февраля, прибавляет:

«Будь у меня столько же экю, сколько дней отпущения папа соизволил бы дать тому, кто задержал бы этот приезд лет на пять, на шесть, я был бы богаче самого Жака Кера [549]».

Чувства, какие испытывал тогда святейший владыка, понять нетрудно. Рим был только что разграблен, лишен всех своих богатств. Казалось, если император и его рейтары ринутся сюда, от несчастного города не останется камня на камне.

«Рим готовит ему пышную встречу, — продолжает Рабле. — Папа распорядился провести новую дорогу, по которой тот войдет сюда. Чтобы проложить и выровнять эту дорогу, понадобилось разрушить и снести более двухсот домов и то ли три, то ли четыре церкви, что иные почитают за дурное предзнаменование».

Император тем временем подходил к Риму, и кардинал дю Белле уже не чувствовал себя здесь спокойно. Услужливые люди советовали ему остерегаться яда и кинжала. Считая, что его жизнь в опасности, он решил спастись бегством и распространил через врачей слух о том, что головная боль удерживает его в постели, а сам сел на коня и один — через Романью, Болонью, Монтекалиери — бежал во Францию. Слуги кардинала в течение двух дней не подозревали об его отъезде. Рабле, осведомленный, без сомнения, не лучше других, соединился со своим хозяином уже в Париже.

В это время Карл V, стремясь осуществить давно лелеемую мечту, перешел Вар и с пятидесятитысячным войском вторгся в Прованс, между тем как его сторонники, войдя во Францию с севера, захватили Гиз, осадили Перону и двигались на Париж. Епископ Парижский, кардинал Жан дю Белле, указом от 21 июля 1536 года назначенный наместником короля, трудился, как некогда епископ Синезий в Пентаполе [550], над укреплением обороны своей резиденции. Это была трудная задача, так как крепостные стены Парижа никуда не годились. На этот счет мы имеем авторитетное указание в «Пантагрюэле». В XV главе второй книги сказано, что Панург, окинув эти стены презрительным взглядом, заговорил о них с насмешкой.

— О! — воскликнул он. — Это очень крепкие стены, — для защиты только что вылупившихся гусят лучше не придумаешь! Но, клянусь бородой, такому городу, как этот, они могут сослужить плохую службу. Корова хвостом махнет — и более шести брасов такой стены тотчас же рухнет наземь.

— Друг мой, — возразил Пантагрюэль, — знаешь ли ты, что ответил Агесилай, когда его спросили, почему великий лакедемонский город не обнесен стеною? Указав на его жителей и граждан, искушенных в ратном искусстве, сильных и хорошо вооруженных, он воскликнул: «Вот стены города!» Этим он хотел сказать, что самая крепкая стена — это рука воина и что нет у городов более надежного и крепкого оплота, чем доблесть их обитателей и граждан. Так же точно и этот город силен своим многочисленным и воинственным населением и в ином оплоте не нуждается, К тому же если б кто и захотел обнести его стеной наподобие Страсбурга, Орлеана или же Феррары, то все равно не смог бы этого сделать, — так велики были бы издержки и расходы.