Анатоль Франс - На белом камне

Добродетель, древняя простота, храбрость, невинность и мир будут царить вместо с ним. Вот мое предсказание!

И Галлион, встав, отпустил своих друзей со словами:

— Будьте здоровы и любите меня.

Когда Николь Ланжелье кончил читать, птицы, о которых предупреждал Джиакомо Бони, покрыли пустынный Форум дружественными криками.

Небеса расстилали над римскими развалинами пепельные покровы вечера: молодые лавры, посаженные вдоль Священной дороги, простирали в легкий воздух ветви, черные, как старинная бронза, а палатинские склоны затягивались лазурью.

— Ланжелье, вы не выдумали этой повести, — сказал господин Губэн, которого не легко было провести. — Процесс, возбужденный Сосфеном против святого Павла перед судилищем Галлиона, проконсула Ахайи, приводится в «Деяниях апостолов».

Николь Ланжелье охотно согласился с этим.

— Там он и приведен, — сказал он, — в главе восемнадцатой и занимает стихи от двенадцатого до семнадцатого, которые я могу вам прочесть, так как я выписал их на одном из листков моей рукописи.

И он прочел:

— «12. Между тем во время проконсульства Галлиона в Ахайе напали иудеи единодушно на Павла и привели его перед судилище.

13. Говоря, что он учит людей чтить бога не по закону.

14. Когда же Павел хотел открыть уста, Галлион сказал иудеям: «Иудеи, если бы дело шло о какой-нибудь обиде или злом умысле, то я имел бы причину выслушать вас.

15. Но когда идет спор об учении и именах и законе вашем, то разбирайтесь сами: я не хочу быть судьей в этом».

16. И прогнал их от судилища.

17. А все, схвативши Сосфена, начальника синагоги, били его перед судилищем, и Галлион нимало не беспокоился о том».

Я не присочинил ничего, — прибавил Ланжелье. — Об Аннее Меле и Галлионе, брате его, нам известно очень мало. Несомненно однакоже, что они считались одними из просвещеннейших людей своего времени. Когда Ахайя, сенатская провинция при Августе, а при Тиверии — императорская, при Клавдии была вновь возвращена сенату, Галлион был послан туда в качестве проконсула. Этой должностью он, конечно, был обязан тому доверию, каким пользовался брат его Сенека, но, может быть, его избрали за знание греческой литературы и как человека приятного тем афинским учителям, умом которых римляне восхищались. Он был весьма образован и написал книгу, посвященную вопросам естествознания; думают, что он сочинял и трагедии. Работы эти полностью утрачены, разве только кое-что из его вещей вошло в тот сборник трагических декламаций, который без достаточных оснований приписывался его брату, философу. Я предположил, что он был стоиком и по целому ряду вопросов сходился со своим знаменитым братом. Это в высшей степени вероятно. Но тем не менее, влагая ему в уста добродетельные и строгие речи, я остерегся приписать ему какую-либо законченную теорию. Римляне того времени примешивали идеи Эпикура к идеям Зенона. Я не слишком рисковал ошибиться, приписав Галлиону такой эклектизм. Я изобразил его человеком приятным. Несомненно, он таким и был. Сенека говорит о нем, что мало любить его не мог никто. Мягкость это распространялась на всех. Он любил почести.

Напротив, брат его Анней Мела их избегал. На этот счет у нас есть свидетельства Сенеки-философа и Тацита. Когда мать троих Сенек, Гельвия, овдовела, знаменитнейший из ее сыновей сочинил для нее маленький философский трактат. В одном месте этой работы он увещевает ее подумать о том, что ее связывают с жизнью такие дети, как Галлион и Мела, различные по характеру, но равно достойные ее любви.

«Обрати свой взор на моих братьев, — так приблизительно говорит ей он. — Пока они живы, можно ли тебе винить свою судьбу? Оба они своими различными добродетелями усладят твою скорбь. Галлион в силу своих талантов достиг почестей. Мела пренебрег ими по своей мудрости. Услаждайся почетом одного, спокойствием другого, любовью их обоих. Мне ведомы скрытые побуждения моих братьев. Галлион ищет почестей для того, чтобы украсить ими тебя. Мела избирает себе спокойную, безмятежную жизнь, чтобы целиком посвятить ее тебе».

Тацит, который в дни царствования Нерона был еще ребенком, не знал Сенек. Он только собрал ходившие о них в его время слухи. Он говорит, что если Мела избегал почестей, то лишь в силу утонченного честолюбия, и чтобы, оставаясь обыкновенным римским всадником, сравняться значением с консулами. Поуправляв лично обширными поместьями, имевшимися у него в Бетике, Мела явился в Рим и добился, что его назначили управителем владений Нерона. Из этого заключили о его ловкости в делах и стали даже подозревать, что он не так бескорыстен, как желал бы казаться. Это возможно: Сенеки, выставлявшие напоказ свое презрение к богатствам, обладали ими, тем не менее, в огромных размерах, и не легко поверить воспитателю Нерона, когда он утверждает, что среди великолепной домашней обстановки и садов он верен дорогой ему нищете. Однако все три сына Гельвии обладали незаурядными душами. Мела имел сына от Атиллы — своей жены. Это был поэт Лукан. Талант Лукана, повидимому, придал много блеска имени его отца. Литература была тогда в большой чести, а поэзия и красноречие выше всего.

Сенека, Мела, Лукан, Галлион погибли вместе с сообщниками Пизона [14] Кней Кальпурний Пизон главный участник заговора против Нерона. Когда заговор был открыт, тоже покончил жизнь самоубийством, вскрыв себе вены. (Прим. ред.) . Философ Сенека был уже стар. Тацит, хотя и не бывший свидетелем его смерти, рисует нам, однако, ее картину. Мы узнаем от него, как наставник Нерона открыл себе вены в ванне, и как его молодая жена Паулина решила умереть вместо с ним тою же смертью. По приказанию Нерона, Паулине перевязали жилы, которые она велела себе открыть у кистей рук. Она выжила, но на всю жизнь осталась смертельно бледной. Тацит рассказывает, что молодой Лукан под пыткой донес на мать. Будь даже эта низость несомненна, ответственность за нее следовало бы прежде всего отнести на жестокость пытки. Но есть основания не верить этому. Если мука и вырвала у него имена некоторых заговорщиков, то имени Атиллы он не произнес; это явствует из того, что Атиллу не тронули, в то время как всякому доносу верили слепо.

После смерти Лукана Мела вступил во владение наследством сына чересчур поспешно и чересчур усердно. Один из друзей молодого поэта, сам, несомненно, метивший на это наследство, выступил обвинителем против Мелы. Отца выставляли посвященным в тайну заговора и составили подложное письмо Лукана. Прочитав это письмо, Нерон приказал отнести его Меле. По примеру своего брата и стольких других жертв Нерона, Мела велел открыть себе жилы, завещав предварительно крупную сумму денег вольноотпущенникам Цезаря, чтобы таким образом сохранить остальное для несчастной Атиллы. Галлион не пережил своих двух братьев. Он умертвил себя.