Анатоль Франс - На белом камне

Так трагически погибли эти приятные и образованные люди. Двоих из них, Галлиона и Мелу, я заставил беседовать в Коринфе. Мела много путешествовал; его сын Лукан еще ребенок посетил Афины, когда Галлион был проконсулом Ахайи. С моей стороны, таким образом, было вполне допустимо предположить, что Мела находился тогда в Коринфе вместе со своим братом. Я придумал, что проконсула сопровождало двое молодых римлян знатного рода и один философ из ареопага. В этом я не погрешил чрезмерной вольностью, ибо наместники прокураторы, пропреторы, проконсулы, которых император и сенат посылали управлять провинциями, всегда имели при себе знатных молодых людей, которые сопровождали наместников, чтобы учиться делам на их примере, и людей утонченного ума, в роде моего Аполлодора, служивших им секретарями, по большей часта из вольноотпущенников. Наконец я отчетливо представил себе, что как раз в то время, когда святок Павел был приведен к римскому суду, проконсул и его друзья свободно беседовали на самые разнообразные темы: об искусстве, философии, религии, политике, и что сквозь их разностороннюю пытливость проглядывал непрестанный интерес к будущему. Могло и на самом деле случиться так, что в тот день, как и в любой другой, они пытались раскрыть грядущие судьбы Рима и мира. Галлион и Мела считались в рядах наиболее высоких и свободных умов эпохи. Такие значительные умы обычно расположены искать отношений будущего на основании прошедшего и настоящего. У самых ученых и осведомленных людей, каких только я встречал: у Ренина, Бертло, я замечал определенное стремление ронять в случайном ходе разговора рационалистические утопии и научные пророчества.

— Итак, — сказал Жозефин Леклерк, — вот один из образованнейших людей времени, человек, изощренный в философских умозрениях, испытанный, в ведении государственных дел; его ум настолько свободен, настолько широк, насколько это доступно уму римлянина; это — Галлион, брат Сенеки, краса и свет своего века. Он беспокоится о будущем, он старается понять то движение, которым увлекается мир, исследует судьбы империи и богов. И в этот-то момент, благодаря единственной игре счастья, он встречается со святым Павлом; то будущее, которого он ищет, проходит перед ним, и он его не узнает. Вот пример ослепления, которое поражает при неожиданно открывшейся истине умы наиболее просвещенные, сознания наиболее проникновенные.

— Милый друг, прошу вас заметить себе, — возразил Николь Ланжелье, — что Галлиону не легко было разговаривать со святым Павлом. Трудно себе представить, как бы они могли обмениваться мыслями, Святой Павел изъяснялся так, что его с большим трудом понимали даже люди, жившие и думавшие, приблизительно, в роде него. Он никогда не обращался к образованным людям. Он не имел никакой подготовки, нужной, чтобы развивать свою мысль и следить за мыслью собеседника. Он не знал греческой науки. Галлион, который привык разговаривать с образованными людьми, привык издавна пользоваться доводами разума. Правила раввинов были ему неизвестны. О чем могли говорить друг с другом эти два человека?

Из этого не следует, что еврею было вообще трудно беседовать с римлянином. Тиберию и Каллигуле нравился язык, каким с ними разговаривали Ироды. Иосиф Флавий и царица Береника обращались к Титу, разрушителю Иерусалима, с приятными для него речами.

Нам хорошо известно, что среди евреев всегда находились лица, бывшие в милости у антисемитов. То были мешумеды [15] Отступники. . Павел был наби [16] Пророк. (Прим. ред.) . Этот страстный, гордый сириец, презрительна относившийся к таким благам, каких добиваются все люди, алчущий нищеты, гордящийся оскорблениями и унижениями, всю свою радость полагающий в страданиях, — умел только вещать о своих пламенных и мрачных видениях, о своей ненависти к красоте и жизни, о своем безумном гневе и буйном милосердии. Вне этого сказать ему было нечего. По правде, я вижу только один предмет, на котором он мог сойтись с проконсулом Ахайи. Это — Нерон.

В то время святой Павел, наверное, еще ничего не слыхал о молодом сыне Агриппины, но узнай он, что Нерон предназначен править империей, тотчас же сделался бы неронианцем. Он и стал им впоследствии. Он продолжал быть им и после того, как Нерон отравил Британника. Не потому, что он был способен одобрить братоубийство, но он питал безграничное уважение к правительству. «Всякий да повинуется властям предержащим, — писал он своим церквам. — Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро и получишь похвалу от нее». Галлион нашел бы, может быть, эти изречения несколько простоватыми и немного пошлыми, но в целом он не мог бы их отвергнуть. Но если и была тема, которую он, наверное, не пожелал бы затронуть в беседе с еврейским ткачом, то это именно Тема об управлении народами и императорской власти. Еще раз: что же могли эти два человека сказать друг другу?

В наши дни, когда какой-нибудь европейский чиновник в Африке, если вам угодно, суданский генерал-губернатор его величества британского короля или наш алжирский губернатор встречаются с факиром или марабутом, то разговор поневоле ограничивается немногими темами. Святой Павел являлся для проконсула тем же самым, чем марабут для нашего алжирского губернатора. Разговор между Галлионом и святым Павлом был бы, как я себе представляю, слишком похож на разговор генерала Дезэ с дервишем. После битвы у пирамид генерал Дезэ во главе тысячи двухсот всадников пустился в погоню за мамелюками Мурад-бея, по Верхнему Египту. Во время своего пребывания в Джирдже он услыхал, что поблизости от этого города живет старый дервиш, слывущий среди арабов великим ученым и святым. Дезэ не был чужд ни философии, ни гуманности. Любопытствуя познакомиться с человеком, уважаемым своими ближними, он велел позвать дервиша в главный штаб, оказал ему почетный прием и с помощью переводчика вступил с ним в беседу: «Почтенный старец, французы пришли в Египет, чтобы даровать ему правосудие и свободу». — «Я знал, что они придут» — отвечал дервиш. — «Откуда ты это знал»? — «По солнечному затмению». — «Каким образом могло солнечное затмение осведомить тебя о передвижении наших армий?» — «Затмения происходят оттого, что архангел Гавриил становится перед солнцем, чтобы возвестить верующим о грозящих им несчастьях». — «Почтенный старец, ты не знаешь настоящей причины затмения: я объясню ее тебе». Тут же, схватив огрызок карандаша и клочек бумаги, он начертил фигуры: «Через А обозначим солнце, В — луну, С — землю, и так далее». Закончив свои объяснения, он оказал: «Вот теория солнечного затмения». Но дервиш продолжал что-то бормотать. «Что он там говорит?» — спросил генерал у переводчика. — «Генерал, он говорит, что затмения происходит оттого, что архангел Гавриил становится перед солнцем». — «Да он фанатик!» — вскричал генерал Дезэ. И, пнув его ногой в зад, выгнал вон.