Анатоль Франс - На белом камне

Но даже предполагая, что Европа становится миролюбивой, вы разве не видите, что Америка становится воинственной? После превращения Кубы в вассальную республику, после аннексии Гавайи, Порто-Рико, Филиппин уже нельзя отрицать, что Американские Штаты превратились в завоевательную нацию. Один американский публицист, Стэд, сказал при аплодисментах всех Соединенных Штатов: «Американизация мира на ходу». А господин Рузвельт мечтает водрузить звездное знамя над Южной Африкой, Австралией и Вест-Индией. Господин Рузвельт — империалист и хочет, чтобы Америка стала владычицей мира. На свое горе он читал Тита Ливия. Завоевания римлян не дают ему спать. Мигали ли вы его речи? Они воинственны. «Друзья мои, деритесь, — говорит господин Рузвельт, — деритесь отчаянно. Что хорошо на свете, так, это удары. Мы живем на земле для истребления одних другими. Те, кто говорят противное, люди безнравственные. Не доверяйте мыслителям. Мысль изнеживает. Это — французский порок. Римляне завоевали мир. Они потеряли его. Мы — современные римляне». Красноречивые слова, подкрепленные военным флотом, который займет скоро второе место в мире, и военным бюджетом в миллиард пятьсот миллионов франков.

Янки заявляют, что через четыре года они будут воевать с Германией. Чтобы мы им поверили, нужно, чтобы они нам сказали, где они встретятся с неприятелем. Во всяком случае, над этим сумасшествием стоит призадуматься. То, что Россия, крепостная своего царя, и Германия, пока феодальная, откармливают армии для боев, можно еще пытаться объяснить старинными навыками и пережитками тяжелого прошлого. Но то, что молодая демократия — Американские Соединенные Штаты — ассоциация дельцов, толпа эмигрантов всех стран, не имеющих общности рас, традиций, воспоминаний, отчаянно бросившихся в борьбу за доллар, испытывает внезапное желание пускать торпеды в борты броненосцев и взрывать мины под неприятельскими войсками, — это доказывает, что беспорядочная борьба за производство и эксплоатацию богатств поддерживает использование грубой силы и пристрастие к ней, что промышленное насилие порождает насилие военное, что торговое соперничество разжигает в народах ненависть, и потушить ее можно только в крови. Колониальное безумие, о котором вы только что говорили, является одной из тысячи форм столь прославленной нашими экономистами конкуренции. Подобно феодальному государству, государство капиталистическое — государство военное. Открывается эра великих войн за промышленное первенство. При современном режиме националистического производства пушки будут устанавливать тарифы, таможни, открывать и закрывать рынки. Иного регулятора промышленности и торговли не существует. Истребление является роковым результатом экономических условий, в котором находится сейчас цивилизованный мир.

На столе благоухали горгонзола и страккино. Лакей принес свечи на проволоке для зажигания длинных сигар с соломинкой, любимых итальянцами.

Ипполит Дюфрея, казалось, отошедший от разговора, снова вмешался в него.

— Господа, — сказал он тихим голосом, в котором чувствовалась гордая скромность, — наш друг Ланжелье только что утверждал, что многие боятся потерять себя в глазах современников, приняв на себя ужасную безнравственность, какой является нравственность будущего. Я не боялся этого и написал маленький рассказ, единственное достоинство которого состоит, может быть в том, что он свидетельствует о спокойствии духа, с которым я рассматриваю будущее. Я попрошу у вас разрешения как-нибудь прочесть его вам.

— Прочтите его сейчас, — сказал Бони, зажигая сигару.

— Доставьте нам это удовольствием — прибавили Жозефин Леклерк, Николь Ланжелье и господин Губэн.

— Не знаю, при мне ли рукопись, — ответил Ипполит Дюфрен.

И, вынув из кармана сверток бумаги, он прочел следующее:

Было около часу ночи. Перед тем, как лечь спать, я открыл окно и закурил папиросу. Шум автомобиля, проезжавшего по авеню Булевского леса, прорезал тишину. Деревья освежали воздух, покачивая своими темными главами. Ни одного жужжания насекомых, ни одного живого звука не поднималось от бесплодной городской земли. Ночь была усыпана звездами. В прозрачном воздухе их огни казались более разнообразно окрашенными, чем в другие ночи, Большая часть из них горела белым светом. Но попадались между ними и желтые и оранжевые, как пламя угасающих ламп. Было несколько голубых. И я заметил одну, такого бледного, прозрачного и нежного цвета, что не мог отвести от нее глаз. Мне жаль, что я не знаю, как она называется, но я утешен мыслью, что люди не дают звездам их настоящих имен.

При мысли, что каждая из таких капель света освещает миры, я задаю себе вопрос: не освещают ли они, подобно нашему солнцу, бесчисленные страдания и не наполнены ли скорбью небесные бездны? Только по нашему миру мы можем судить об остальных. Мы знаем жизнь в тех формах, в какие она облечена на земле, и если предположить даже, что наша планета является одной из наименее лучших, у нас все же нот никакого основания предполагать, что на других все обстоит благополучно, и что родиться под лучами Алтаира, Бетельгейзе или же пламенного Сириуса — счастье, зная, сколь неприятная вещь — открыть глаза на земле при свете нашего старого солнца. Не то, чтобы я находил свою судьбу плохой по сравнению с судьбой других людей. У меня нет ни жены, ни ребенка. Я не болен и не влюблен. Я не слишком богат. Я не бываю в свете. Итак, я в числе счастливых. Но и у счастливых мало радости. Какова же участь других людей? Поистине люди достойны жалости! Не упрекаю в этом природу; с ней разговаривать не приходится, она ничего не погашает. Не стану винить и общество. Нет смысла противопоставлять общество природе. Противопоставлять человеческую природу человеческому обществу так же нелепо, как противопоставлять природу муравья обществу муравьев, или же природу селедки — обществу селедок. Общества животных являются необходимым следствием природы животных, Земля — планета, на которой едят, — планета голода. Животные на ней, естественно, жадны и свирепы. Единственное сознательное из них — человек — скупо. Скупость до сих пор является первой добродетелью человеческих обществ и шедевром природы в области морали. Умей я писать, я написал бы похвалу скупости. По правде сказать, такая книга не отличалась бы новизной. Моралисты и экономисты сто раз писали об этом. Человеческие общества имеют верховным началом скупость и жестокость.