Джон Пассос - 42-я параллель

– А говорят, тут, в Сиэтле, чудесные девки, честное слово, Айк.

Айк выскочил из кровати и стал с головы до ног окатываться холодной водой. Потом натянул костюм и выглянул в окошко, расчесывая мокрые волосы.

– Когда отчаливает эта паршивая посудина? Мне ночью всякая чертовщина в голову лезет. Два мокрых сна видел; а ты как?

Мак вспыхнул и кивнул головой:

– Ясно. Надо к бабам. От таких снов совсем разладишься.

– Да, но мне не хотелось бы чего-нибудь подцепить.

– Чушь, ну какой это мужчина, кто не переболел чем полагается.

– Ну что, пойдем смотреть город?

– Да я тебя уже целых полчаса дожидаюсь.

Они сбежали вниз по лестнице и вышли на улицу. Они обошли весь Ванкувер, вдыхая винный запax лесопилок у набережной, слоняясь под большими деревьями парка. Потом они взяли билеты в пароходной кассе, нашли галантерейный магазин и накупили полосатых галстуков, цветных носков и по четырехдолларовой шелковой рубашке. Поднимаясь по сходням парохода на Викторию и Сиэтл в новых костюмах, в шелковых рубашках и с новыми чемоданами в руках, они чувствовали себя миллионерами. Они расхаживали по палубе, покуривая папиросы и разглядывая девушек.

– Гляди, вон те как будто подходящие… Ручаюсь, что они из этаких, сами клюнут, – шепнул Айк на ухо Маку и двинул его локтем в бок, когда они проходили мимо двух прогуливавшихся по другой стороне палубы девиц в весенних соломенных шляпках.

– Эх, была не была – попробуем.

– Не надо; уж больно они надутые.

– Ничего. Пойдем сначала выпьем.

Они выпили по кружке пива у стойки и вернулись на палубу. Девицы скрылись. Мак с Айком разочарованно стали бродить по палубе, потом на корме они увидели девиц, прислонившихся к перилам. Была облачная лунная ночь. В переливчатом серебристом мареве море и темные, поросшие колючим кустарником островки чередовались резкими пятнами света и тени.

У обеих девушек были завитые волосы и темные круги под глазами. Маку показалось, что обе они очень немолоды, но, так как Айк уже взял их на абордаж, думать об этом было поздно.

Девушку, с которой он заговорил, звали Глэдис. Ему больше приглянулась другая, Оливия, но Айк подошел к ней первый. Они стояли на палубе, дурачась и хохоча, пока девушки не заявили, что озябли; тогда они спустились в кают-компанию и уселись на диван, и Айк купил коробку конфет.

– Мы сегодня за обедом ели лук, – сказала Оливия. – Надеюсь, вы ничего не имеете против лука. Глэдис, я говорила тебе, что не надо есть лука хотя бы до парохода.

– Поцелуйте меня, тогда я вам скажу, имею ли я что-нибудь против, – сказал Айк.

– Нельзя себе позволять таких вольностей, во всяком случае на пароходе, – огрызнулась Оливия, и две недобрых черточки обозначились у нее по обеим сторонам рта.

– Нам приходится быть очень осторожными, особенно на пароходе, – пояснила Глэдис. – Теперь так косо глядят на девушек без провожатых. А разве это преступление?

– Несомненно. – Айк пододвинулся ближе.

– Бросьте дурить… Давайте гудок и отчаливайте… Кому я говорю? – Оливия встала и перешла на другую скамейку.

Айк последовал за ней.

– В былое время на этих пароходах были гостиные, а теперь не то, – тихо сказала Глэдис, обращаясь с Маком, как с близким знакомым. – Вы что, служили на консервных фабриках?

– Нет, мы оба все лето проработали на Канадско-Тихоокеанской.

– Должно быть, зарабатывали уйму денег.

Мак заметил, что, говоря с ним, она все время искоса поглядывала на подругу.

– Ну, не так уж много… но я все же скопил почти сотнягу.

– А теперь вы куда, в Сиэтл?

– Да, я хочу там работать по линотипному делу.

– А мы как раз там и живем. У нас с Оливией там квартира… Пойдем на палубу, тут слишком жарко.

Когда они проходили мимо Айка и Оливии, Глэдис нагнулась и что-то шепнула той на ухо, потом с томной улыбкой обернулась к Маку. На палубе никого не было. Она позволила ему обнять себя за талию.

Пальцы его ощутили косточки корсета. Он стиснул ее.

– Выделаете мне больно, – пискнула она забавным, тоненьким голоском. Он засмеялся. Отнимая руку, он почувствовал округлость ее груди.

На ходу нога его касалась ее ноги. В первый раз в жизни он шел под руку с женщиной.

Вскоре она сказала, что пора спать.

– А мне нельзя с вами?

Она покачала головой.

– Только не на пароходе. Увидимся завтра, может быть, вы с вашим товарищем зайдете проведать нас… Мы покажем вам город.

– Отлично, – сказал Мак.

Он ходил кругом по палубе, и сердце у него крепко колотилось. Он чувствовал биение судовых машин, видел стреловидный след на воде, разрезаемой носом парохода, и остро ощущал быстроту движения. На корме он встретил Айка.

– Моя заявила, что идет спать.

– И моя тоже.

– Ну как, добился чего-нибудь, Мак?

– Обещала повидаться завтра. У них квартира в Сиэтле.

– Свою-то я все-таки поцеловал. Чертовски горячая. Я так и думал, что она меня слопает.

– Завтра дело, наверное, сладится.

– Ну а теперь пора на боковую.

Наутро было солнечно: набережная Сиэтла искрилась, пахла лесными складами и оглушила их, когда они сошли с парохода, трескотней экипажей и окриками возниц. Они пошли в общежитие ХАМЛ. Они больше не поденщики и не бродяги. Они найдут чистую работу, устроятся и станут посещать вечернюю школу.

Весь день они осматривали город и вечером встретили Оливию и Глэдис у индейского тотема на Пайонир-сквер. Все произошло очень быстро.

Они пошли в ресторан и обильно поужинали с вином, потом пошли в сад, где играл оркестр, и пили виски. Когда они отправились к девушкам на квартиру, то захватили с собой бутылку виски. Мак едва не выронил ее на лестнице, и девушки шикали на них: «Ради Бога, не поднимайте такого шума, а то нагрянут фараоны», и в помещении пахло мускусом и пудрой, и по всем стульям раскидано было женское белье, и девицы первым долгом вытянули у каждого по пятнадцати долларов. Мак со своей был в ванной, она мазала ему нос губной помадой, и они хохотали, пока он не дал волю рукам, и она в сердцах наградила его пощечиной. А потом они все сидели за столом и снова пили, и Айк нарядился в шелковые дамские панталоны и корсет и босиком отплясывал танец Саломеи. Мак сидел на полу и хохотал: все это было так забавно, но когда он попробовал подняться с пола, то упал ничком и вдруг очутился в ванной, и его рвало над раковиной, и Глэдис бранила его на чем свет стоит. Она помогала ему одеться, но он никак не мог найти своего галстука, и все говорили, что он слишком пьян, и вытолкали его, и он побрел по улице, распевая: «Дай гудок, капитан, и отчаливай… и отчаливай», и спросил полисмена, где общежитие ХАМЛ, а тот затолкал его в камеру и запер.

Когда он проснулся, голова у него была словно треснувший жернов. На рубашке – следы рвоты, брюки разорваны. Он вывернул все карманы, бумажника не было. Немного погодя полисмен отпер камеру и велел выметаться, и он вышел на ослепительное солнце, ножом резавшее ему глаза.