Джон Пассос - 42-я параллель

– Что ты хотела бы, Джейни?

– Ах, не знаю.

В это лето июль выдался жаркий, в конторе работа шла под непрерывное гудение электрических вентиляторов, воротнички у мужчин размякали, а девушки густо штукатурились пудрой; один мистер Дрейфус по-прежнему был свеж и одет с иголочки, словно прямо с модной картинки.

Тридцать первого, когда Джейни после работы сидела за своим столом, собираясь с духом, чтобы выйти на пышущие зноем улицы, в комнату вошел Джерри Бернхэм. Рукава рубашки были у него засучены выше локтя, полотняные брюки безукоризненно выглажены, пальто через руку. Он осведомился у нее о здоровье отца и заявил, что весь взбудоражен вестями из Европы и хочет пригласить ее ужинать, чтобы с кем-нибудь отвести душу.

– Я на машине Бегса Долана, правда, у меня нет шоферского свидетельства, но я думаю, что мы проскользнем мимо постов на Спидуэй и хоть немного освежимся.

Она собиралась отказаться, потому что условилась ужинать дома и Элис всегда так дуется после ее встреч с Джерри, но он видел, что ей хочется прокатиться, и настоял на своем.

Они вдвоем уселись на переднем сиденье «форда», а пальто закинули назад. Они прокатились раз по Спидуэй но асфальт был горяч, словно противень. Деревья и бурая медленная вода реки прели в густеющих сумерках, словно томящееся в чугуне тушеное мясо с овощами. Они изнемогали от жаркого дыхания мотора. Джерри, весь раскрасневшись, говорил без умолку о назревающей в Европе войне и о том, что это будет концом цивилизации и сигналом к мировой пролетарской революции, и как ему на все наплевать, и с какой радостью он ухватился бы за первую возможность бежать из Вашингтона, где он пропивает свои мозги и где к тому же жара и скука и нужно давать отчет о сессии Конгресоа, и как он устал от женщин, которые ждут от негр только денег и развлечений или брака или еще черт знает чего, и как освежают и успокаивают его встречи с Джейни, которая так на них не похожа.

Было слишком жарко, и, отложив катание на более позднее время, они поехали к «Виллару» закусить. Он настоял именно на «Вилларе», потому что, говорил он, карманы у него набиты деньгами, он все равно их как-нибудь растранжирит, а Джейни была очень смущена, потому что ей никогда не приходилось бывать в большом отеле и она чувствовала, что одета недостаточно хорошо, и она сказала ему, что боится шокировать его, а он смеялся и уверял, что это невозможно. Они сидели в большой длинной раззолоченной столовой, и Джерри заметил, что зала напоминает торги для миллионеров, и официант был очень предупредителен, и Джейни никак не могла решить, что ей выбрать по большой печатной карте, и наконец заказала салат, и Джерри убедил ее выпить имбирной шипучки, уверяя, что это освежит ее, и, выпив бокал, она показалась себе легкомысленной, долговязой и неуклюжей. Она затаив дыхание слушала его, с тем же чувством, с каким, бывало, плелась вслед за Джо и Алеком к трамвайному парку, когда была маленькой.

После ужина они опять поехали кататься, и Джерри стал спокойнее, а она чувствовала себя принужденно и не знала, что сказать. Они выехали за город по Род-Айленд, авеню и завернули назад мимо Дома ветеранов. Нечем было дышать, и уличные фонари глазастыми близнецами утомительно мелькали мимо по обеим сторонам улицы, выхватывая из тьмы куски влажных замерзших деревьев. Даже за городом на холмах не ощущалось ни дуновения.

На темных дорогах без фонарей было лучше. Джейни потеряла способность определять направление и откинулась на подушки, изредка вдыхая свежую струю с какого-нибудь несжатого поля или рощицы. Потом легкий прохладный туман с болота окутал дорогу, и Джерри вдруг остановил машину, нагнулся к ней и поцеловал в губы. Сердце у нее бешено заколотилось. Ей хотелось сказать ему, чтобы он этого не делал, и она не могла.

– Я не хотел, но это сильнее меня, – шептал он, – от этой жизни в Вашингтоне становишься тряпкой… А может быть, я и люблю вас, Джейни, я не знаю… Давайте пересядем на заднее сиденье, там прохладней.

Слабость, зародившаяся где-то глубоко внутри, волной охватила ее. Когда она ступила на подножку, он обнял ее. Она уронила голову ему на плечо, прижала губы к его шее. Его руки, сжавшие ей плечи, обжигали, она чувствовала его ребра сквозь его рубашку. Голова у нее закружилась от резкого запаха табака, спирта и мужского пота. Его ноги стали прижиматься к ее ногам. Она вырвалась и скользнула в автомобиль. Она вся дрожала. Он последовал за ней.

– Нет, нет, – твердила она.

Он сел рядом, обняв ее за талию.

– Давайте закурим, – сказал он дрожащим голосом.

Папироса заняла ее внимание и как-то сравняла их.

Два зернистых красных огонька тлели почти рядом.

– Джерри, я вам нравлюсь?

– Я без ума от вас, крошка.

– Так, значит, вы?…

– Женился бы на вас?… А почему бы и нет? Не знаю… Будем считать, что мы помолвлены.

– Так, значит, вы хотите, чтобы я за вас вышла замуж?

– Пожалуй… но неужели вы не понимаете?… такая ночь… и этот запах с болота. Бог мой, я все бы на свете отдал, чтобы вы были моей.

Они докурили папиросы. Долго сидели, не говоря ни слова. Волосы на его обнаженной руке щекотали ей руку выше локтя.

– Меня заботит мой брат Джо… Он во флоте, Джерри, и я боюсь, как бы он не дезертировал… Мне кажется, он бы вам понравился, изумительно играет в бейсбол…

– Почему это вы о нем вспомнили? Разве вы и ко мне так относитесь? Любовь – это же замечательная штука, неужели вы не понимаете, что это вовсе не то, что вы чувствуете к брату?

Он положил руку ей на колено. Она чувствовала в темноте его взгляд. Он склонился к ней и нежно поцеловал ее. Ей нравилось это нежное прикосновение его губ. Она поцеловала их. Она погружалась в столетия топкой, удушливой ночи. Его горячая грудь давила ей груди, увлекая ее вниз. Она прижималась к нему, увлекавшему ее вниз, в столетия топкой, удушливой ночи. Потом внезапно, в холодной судороге, она почувствовала тошноту, задыхаясь и ловя воздух, как утопающая. Она стала бороться. Подняв ногу, она коленом что было силы толкнула его в пах.

Он отпустил ее и вылез из машины. Она слышала, как он ходил взад и вперед в темноте за ее спиною. Она была перепугана, дрожала, и ее тошнило. Немного погодя он взобрался на переднее сиденье, включил свет и погнал машину, не оглядываясь. Он курил папиросу, и крохотные искорки разлетались во встречной струе воздуха.

Доехав до угла Эм-стрит в Джорджтауне, он остановил машину возле дома Уильямсов, вышел и открыл ей дверцу. Она вышла, не зная, что сказать, не смея взглянуть на него.

– Полагаю, что вы ждете от меня извинений за мое свинство, – сказал он.

– Джерри, мне очень жаль, – сказала она.

– Ну и не дождетесь, провались я на этом месте… Я думал, мы друзья. Следовало бы мне знать, что нет в этой помойке ни одной женщины хотя бы с проблеском человечности… Должно быть, вы собираетесь выдерживать пост до свадебного перезвона… Ну и ждите. Это ваше дело. Я получу то, что мне надо, от любой негритянской проститутки, тут же, на этой вот улице. Спокойной ночи.