Жорж Санд - Господин Руссе

— Слава богу! — воскликнула баронесса. — Не знаю, что я чувствую, но, кажется, со мной чуть было не случился нервный припадок. Я никогда не видела ничего более мучительного, чем это крошечное привидение. Ведь это было настоящее привидение, правда, сударь? Можете вы понять, как мог мой муж связаться с подобной мумией? Глухой, столетний, сумасшедший — ведь сверх всего он еще и сумасшедший, вы согласны? Что такое он нам наговорил? Я ничего не поняла, ничего толком не слыхала… словно передо мной трещала старая сорока. Вначале это рассмешило меня, потом мне надоело, потом стало меня раздражать, а потом испугало, так испугало, что я задыхалась, что мне сдавило грудь, что мне захотелось зевать, кашлять, плакать, кричать… кажется, под конец я и в самом деле что-то закричала. Я ужасно боюсь сумасшедших и маньяков! Ах, я не хочу, чтобы этот человек провел здесь целые сутки, я и сама сойду с ума.

— Господин барон ошибся относительно возраста и умственных способностей этого бедняги, — ответил я, — Разумеется, он впал в детство.

— А муж будет уверять, что нет. Вот увидите — он скажет мне, что управляющий молод и приятен… Но пусть он выгонит его, или я уеду… Ах, боже мой! — вскричала она. — Знаете, который час?

Я взглянул на стенные часы. На них было три часа утра.

— Как! Этот человек проговорил с нами три часа кряду? Он был в бреду, тут не может быть сомнений.

С минуту мы молчали. Оба мы не могли понять, каким образом сумели выдержать три часа его усыпляющей болтовни, не будучи в силах прервать ее и не замечая, сколько времени она длилась, несмотря на всю скуку и досаду, какую она в нас вызывала. Внезапно баронесса рассердилась.

— Не понимаю, — сказала она, — почему вы не прервали его и не нашли любого способа, будь он приличен или неприличен, избавить меня от такой пытки. Ведь сделать это должны были именно вы.

— По-моему, сударыня, я был не вправе распоряжаться в вашем доме, разве только вы сами дали бы мне это право…

— А скорее всего, я просто спала, да, может быть, и вы тоже.

— Клянусь вам, что не спал! — вскричал я. — Ведь я невыносимо страдал.

— Я тоже, — ответила она, — мне было жутко, я была парализована. Я ужасно боюсь сумасшедших и маньяков — впрочем, я уже сказала вам это. Но вы… значит, вы тоже испугались?

— Пожалуй, нет, сударыня, но я оцепенел от ощущения чего-то необычного, от какого-то отвращения…

Я попытался объяснить ей, что это досадное вторжение в разгаре сцены, которую я играл с таким жаром и искренностью, причинило мне боль.

— Полно! Вы тоже испугались! — возразила баронесса с убийственным презрением, — Да! Мы прекрасно провели эту бессонную ночь, нечего сказать! Завтра у меня будет мигрень. Будьте любезны посмотреть в доме, в конторе, на кухне, встал ли уже кто-нибудь из людей, потому что сколько я ни звоню в колокольчик, хоть разбей его, все равно никто не приходит. Очень странно. Уж не заснула ли моя горничная и остальные слуги летаргическим сном?

Легко сказать! У нас оставалась только одна свеча. Унести ее было бы неприлично, а я никого здесь не знал. Ни в голове у меня, ни в сердце не было теперь и следа; любовных устремлений. Баронесса казалась мне сварливой, властной и глупой. В просторной гостиной было холодно и темно. Я чувствовал себя утомленным поездкой и в высшей степени недовольным своим пристанищем. Я вышел из гостиной и пошел наудачу. Ощупью, натыкаясь на мебель, я добрел до прихожей, зашагал по коридорам; я кричал, я стучал во все двери. «Если я разбужу барона, — думал я, — он сочтет весьма странным, что ни я, ни его жена еще не спят в три часа утра. Ну и пусть! Они как-нибудь объяснятся друг с другом — мне-то какое дело».

Наконец я открываю последнюю дверь, вхожу в просторную кухню, слабо освещенную старой лампой, и вижу там нашего старикашку — он сидит на соломенном стуле возле очага, который почти угас. Его пудель оскаливает зубы. Бедняга устроился крайне неуютно, и мне жаль его! Я хочу его разбудить — ведь, кажется, он заснул. Но он говорит мне: «Холодно, холодно, очень холодно». Он не слышит ни слова, вокруг — ни души. Я зажигаю свечу, обхожу снизу доверху весь дом. Ни лакеев, ни горничных. В этом крыле замка никто не ночует. Я возвращаюсь в гостиную, чтобы, несмотря на риск быть принятым за глупца, спросить хозяйку, в какой части ее владений можно откопать ее слуг. Но баронесса, потеряв терпение, уже ушла к себе, унеся с собой свечу, и лишь жалкий огарок, найденный мною в кухне, угасал теперь в моих руках. Как отыскать мою комнату в этом лабиринте коридоров и лестниц, да еще ощупью, в темноте? Ничего нет глупее положения человека, который тратит целый час, чтобы найти приличное место для сна. Я отказываюсь от этого намерения. Ко всем чертям баронессу, пусть укладывается без помощи горничных! Пусть старик управляющий мерзнет в кухне со своей собакой, мне-то что! Я обойдусь без спальни, без кровати, без слуги, но не стану мерзнуть!

Рассуждая таким образом, я засовываю в камин три огромных полена, пододвигаю к огню большую софу, закутываюсь в широкую скатерть и засыпаю глубоким сном.

Слуги, которые ложились спать рано, вставали тем не менее очень поздно. Да, пора было приехать управляющему, потому что дела в гернейском замке шли из рук вон плохо. Как только рассвело, я успел разыскать свою спальню — мне помог мой чемодан, стоявший у дверей, — раскрыть постель, чтобы сделать вид, будто я провел там ночь, и совершить свой туалет, прежде чем кто-нибудь мог бы обнаружить странный ночлег, устроенный мной в гостиной. Когда удар колокола пригласил меня к завтраку, я застал барона и баронессу в разгаре явной ссоры.

Барон, радуясь приезду г-на Бюиссона, приказал слугам пойти за ним, чтобы иметь удовольствие представить его хозяйке. А хозяйка пришла в ярость и сказала, что выгонит его, как только он покажется ей на глаза.

— Да что же это с вами, мое сокровище? — сказал наконец барон, выйдя из терпения, — Господину Бюиссону сто лет, он сумасшедший, он маньяк, он глухой!.. С чего вы это взяли, если никогда его не видели?

— Видела, сударь, слишком хорошо видела, с двенадцати до трех часов утра, и никак не могла от него отделаться.

— Вам это приснилось! Он приехал только два часа назад!

— Нет, говорю вам, он приехал ровно в полночь. Спросите у Лапьера — очевидно, это он отпер ему ворота. И, кстати сказать, не дал себе труда доложить мне о нем.

— Но ведь я же говорю вам, что сам принял его в девять часов утра, когда было совсем светло, и даже встретил его за целое лье отсюда!

— Вы грезите наяву!

— Не я, а вы.

— Но где же Лапьер? Пусть он объяснится. А вы, господин Розидор? Да не молчите же!

Я был ошарашен, я смутно припоминал события этой ночи. Я не мог, не смел ничего вспомнить, ничего объяснить. Отворилась дверь, и вошел г-н Бюиссон. Это был человек лет сорока, не более, полный, румяный, весь в черном, с живым взглядом и добродушным лицом. Барон представляет его жене. Г-н Бюиссон не более глух; чем вы или я. Он ясно выражает свои мысли, отвечая впопад, не говорит о судебных делах и уверяет г-жу баронессу, что ночевал в Сен-Мейнене и выехал оттуда верхом в пять утра, чтобы прибыть в девять. Любые объяснения были бесполезны. Никак нельзя было спутать этого управляющего с тем, который приходил ночью. Баронесса расспрашивает Лапьера. Лапьер никого не видел. Он тщетно прождал г-на Бюиссона в конце аллеи до полуночи. Вернулся домой и лег спать. Никто из слуг никого не впускал и никого не видел. Все спокойно спали. Горничная долго ждала баронессу в ее спальне, где и застала хозяйку, придя еще раз в три часа утра.