Эдвард Форстер - Говардс-Энд

Хелен отправили на ферму. Лучшего места нельзя было и придумать, потому что ей тоже надо было ждать беседы со следователем. Однако, как будто и без того не было тяжело, Мэдж с мужем добавили неприятностей: с чего это они должны принимать у себя непотребных девиц из Говардс-Энда? И, конечно, были правы. Весь мир непременно будет прав и отомстит им сполна за все их смелые разговоры, осуждавшие условности. «Ничто не имеет значения, — говорили когда-то сестры Шлегель, — кроме собственного уважения и уважения друзей». Но пришло время, когда огромное значение приобрели совершенно иные вещи. Впрочем, Мэдж уступила, и на ближайшие сутки Хелен было обеспечено спокойствие. А на следующий день она вернется в Германию.

Маргарет тоже решила ехать. От Генри не было никаких вестей — возможно, он ждал, что она извинится, — но теперь, когда у Маргарет появилось время подумать о собственной трагедии, она не желала каяться. Она не простила мужу его поведение, да и не хотела прощать. Все, что она сказала ему тогда, было абсолютно правильно. Все до последнего слова. Раз в жизни такое нужно сказать, чтобы выровнять накренившийся мир. Ее слова были обращены не только к Генри, но и к тысячам таких, как он. Это был протест против внутренней темноты высшего света, пришедшей вместе с веком коммерции. И хотя теперь ему придется строить свою жизнь без нее, она не могла просить прощения. Он отказался соединить части самой очевидной проблемы, какую только можно поставить перед мужчиной, и последствия должны сказаться на их любви.

Нет, больше ничего нельзя сделать. Они пытались не свалиться в пропасть, но падение, вероятно, было неизбежным. Ее утешала мысль, что будущее, конечно, тоже неизбежно: причина и следствие с бряцанием двинутся вперед к какой-нибудь несомненной цели, но к какой, трудно себе представить. В такие моменты душа, удаляясь вовнутрь, чтобы плыть в объятиях глубинного потока, приобщается к царству мертвых и замечает, что слава мира не уменьшилась, но отличается от того, что ей виделось раньше. Душа меняет фокус зрения, и глаз перестает различать банальности. По этому пути Маргарет шла всю зиму. А смерть Леонарда привела ее к конечной цели. Увы! Генри придется исчезнуть, по мере того как проступает реальность, и лишь ее любовь к нему останется незамутненной, хранящей печать его образа подобно камеям, которые мы извлекаем из своих сновидений.

Она отчетливо видела, что ждет Генри в будущем. Вскоре он вновь явит миру свой трезвый ум, и какое дело этому миру, да и ему самому, что внутри у него все прогнило? Он станет богатым, жизнерадостным стариком, иногда при мысли о женщинах впадающим в сентиментальность, но готовым с кем угодно осушить свой бокал. Любящий власть, он будет держать Чарльза и остальных на коротком поводке и с неохотой удалится от дел в весьма преклонном возрасте. Он успокоится — хотя это трудно себе представить. В ее глазах Генри всегда действовал и заставлял действовать других, пока мир вокруг не завертится волчком. Но со временем он, наверное, все же устанет и успокоится. Что потом? Неизбежное слово. Душа отлетит к отведенным ей небесам.

Встретятся ли они там? Маргарет верила в свое бессмертие. Вечное будущее всегда казалось ей естественным. А Генри верил в свое. Но встретятся ли они снова? Или за гробом нет бесконечных уровней, как учит теория, которую Генри столь рьяно критиковал? И будет ли его уровень, высший или низший, тот же, что и у нее?

Посреди этих мрачных раздумий за Маргарет приехал Крейн. Его прислал Генри. Другие слуги появлялись и исчезали, шофер же оставался на своем месте, хотя был нагловат и себе на уме. Маргарет не любила Крейна, и он это знал.

— Мистеру Уилкоксу нужны ключи? — спросила она.

— Он ничего не сказал, мадам.

— И не передал мне записку?

— Он ничего не сказал, мадам.

После минутного раздумья она заперла Говардс-Энд на ключ. Больно было видеть едва проснувшееся в доме тепло, которое вскоре выветрится навеки. Маргарет потушила огонь, горевший на кухне, и разбросала угли по гравию во дворе. Закрыла окна и задернула занавески. Скорее всего Генри теперь выставит дом на продажу.

Она не собиралась жалеть мужа, ибо в их отношениях ничего нового не произошло. И ее настроение вполне могло не измениться с предыдущего вечера. Генри встретил ее у дома Чарльза немного в стороне от ворот. Он сделал Крейну знак остановиться и, когда жена вышла, хрипло сказал:

— Я предпочел бы поговорить на свежем воздухе.

— Боюсь, было бы уместнее на дороге, — сказала Маргарет. — Тебе передали то, что я просила?

— Ты о чем?

— Я уезжаю с сестрой в Германию. И должна признаться, что буду там жить постоянно. Наш разговор вчера вечером был для меня гораздо важнее, чем ты думаешь. Я не могу тебя простить и ухожу от тебя.

— Я очень устал, — сказал Генри с обидой в голосе. — Целое утро ходил и хочу присесть.

— Конечно, если ты согласишься присесть на траву.

Большое северное шоссе на всем своем протяжении должно было бы проходить через поля, но люди вроде Генри украли большую их часть. Маргарет подошла к клочку земли напротив, на котором поднимались Шесть холмов. Они уселись подальше, чтобы их не заметили Чарльз и Долли.

— Вот твои ключи, — сказала Маргарет и бросила их в сторону мужа. Ключи упали на освещенную солнцем траву на пригорке, но Генри их не поднял.

— Мне надо кое-что тебе сказать, — ласково проговорил он.

Она знала эту показную ласковость, это признание в необходимости торопиться по важным делам, которое на деле требовалось лишь для того, чтобы усилить ее восхищение его мужественностью.

— Я не хочу ничего слушать, — ответила она. — Моей сестре скоро потребуется помощь. И теперь моя жизнь будет посвящена ей. Мы должны что-то построить вместе — она, я и ее будущий ребенок.

— Куда вы поедете?

— В Мюнхен. Отправимся после дознания, если ее состояние позволит.

— После дознания?

— Да.

— А ты знаешь, каково будет решение дознавателей?

— Да. Болезнь сердца.

— Нет, моя дорогая. Убийство.

Маргарет пропустила пальцы сквозь траву, и пригорок зашевелился под нею как живой.

— Убийство, — повторил мистер Уилкокс. — Чарльз может сесть в тюрьму. У меня нет сил ему это сообщить. Не знаю, что делать… что делать… Я раздавлен. Я уничтожен.

В Маргарет не проснулось ни капли нежности. Она не считала, что ее последняя надежда — сломить Генри. Она не обняла страдальца. Но в течение этого дня и последующих стала завязываться их новая жизнь. Дознаватели вынесли решение, и Чарльз предстал перед судом. Невозможно было поверить, что он понесет наказание, но закон, отражавший все то, во что верил сам Чарльз, приговорил его к трем годам заключения. И вот тут крепость Генри пала. Он не мог никого выносить, кроме своей жены. Он приплелся к ней после суда и попросил, чтобы она делала с ним что хочет. И она сделала то, что казалось самым простым, — увезла его в Говардс-Энд.