Артур Мейчен - In convertendo. Рассказы

«Тем не менее, сколько же мужчин и женщин чувствовали все это — описанное Колриджем и Вордсвортом, Китсом и Теннисоном {75} — и не имели слов или мужества, чтобы сказать о своих чувствах. Интересно, сколько сокровищ мы уже потеряли, сколько сокровищ теряем каждый день из-за недостатка мужества, из-за страха, мешающего рассказать о великих и невероятных грезах, которые противоречат здравому смыслу, опыту, науке, общепринятому мнению и разуму, и все же в них заключена совершенная мудрость и совершенная красота. „Credo quia impossibile“ [39]Тертуллиана не просто правильное богословие; это основа всей истинной мудрости и в жизни, и в искусстве. Путешествие рыцаря Эрранта [40]на волшебном корабле без весел и парусов представляет истинную мысль или единственное путешествие в жизни, которое стоит испытать. В арабских сказках на Джудара {76} нападают всевозможные ужасные фантомы, дикие звери и вооруженные люди, которые угрожают ему; и его поиск был бы бесполезным, забудь он хотя бы на миг, что это фантомы. Последний явился ему в обличье его собственной матери, но и ее он отверг. Это символы для тех, кто способен понять».

Итак, автор эссе приходит к поразительному выводу о высокой степени вероятности всеобщих или почти всеобщих «невежества» и «слепоты», как он считает, подтвержденных приведенными им аргументами; Мейрик настаивает на том, что всевозможные таинства, красоты, наслаждения могут быть — да нет, явлены нам, представлены нашему взору, внятны нашему слуху, чувственно и физически восстают перед нами, — и все же Объект или Объекты, видимые и доступные восприятию, неким странным образом ускользают от нас: мы смотрим и не видим, слушаем «Свадебную песнь» Преподобного Элизара, как дикари могли бы слушать симфонии Бетховена, обращаемся с несказанными сокровищами с алчностью воров, готовых швырнуть древнюю драгоценность в плавильный горн; наконец, мы читаем Великую Книгу, сотворившую миры, как рецепт в «Книге о вкусной и здоровой пище».

«Как бы то ни было, мы можем не сомневаться, что Великое Делание (в алхимической терминологии) — это вовсе не редкость, сокрытая адептами где-то в укромном уголке на краю света или на дне разума. Пусть и тайное, оно есть повсюду, пусть оккультное, оно принадлежит не только „оккультистам“. Если вновь процитировать алхимиков, нет на земле ничего более обыденного, чем Великое Делание: сокрытое от всех, но всем известное, оно доступно всем, а если так, то владеющий им человек может легко оценить его, стоит лишь правильно направить луч света. Все о нем говорят и в то же время игнорируют его; все ему поклоняются и при этом оскверняют его; ищут, а не найдя, отворачиваются; выкапывают из глубин земли и тут же топчут ногами; его помещают в святилища и швыряют в грязь; им украшают парадные одежды, хотя носят вонючие лохмотья, а то и вовсе ходят чуть ли не голыми. В одном месте ему поют дифирамбы, в другом не помнят его названия. Однако тот, у кого есть это сокровище, владеет всем миром. И дано оно малым мира сего».

Эта работа появилась, о чем уже было сказало, в весьма почтенном журнале, ее сразу же заметили и оценили как «страстный и красноречивый призыв признать красоту обычных вещей». Лишь год или два спустя, когда Мейрик опубликовал свой первый рассказ «Rosa Mundi», читатели сообразили, что к чему, и сразу признали «неправильность» его идей. Не надо думать, будто все разобрались в теории, заложенной в этом эссе, однако некоторые пассажи в романах и повестях, появившихся позднее, расставили точки над «i» в эссе, что и дало возможность сделать соответствующие выводы.

Полагаю, есть еще много людей, живущих с иллюзией, будто наш век самый замечательный, самый восхитительный, самый счастливый и самый цивилизованный в сравнении со всеми другими от начала начал.

Конечно же, семьдесят или восемьдесят лет назад любой, кто посмел бы оспорить сие, был бы сочтен сумасшедшим. В основе труда Маколея {77} предположение, будто вся история человечества всего лишь долгое и утомительное приготовление к реформе избирательной системы в Англии [41]и победе либералов во всех сферах жизни. Начнем с церкви: мученики умерли, как мы считаем, чтобы церковь Англии, свободная от ошибок и религиозного исступления папистов и методистов, смогла стать здравомыслящей и полезной ветвью государственной гражданской службы. Все зодчие земли усердно трудились над такими фантастическими игрушками, как Парфенон, пирамиды, кафедральный собор в Кёльне, Вестминстерское аббатство, {78} которые мы в качестве наследников всех прошедших веков имеем привилегию рассматривать как величайшие красоты мира. Феодализм был чудовищным скопищем ошибок и жестокостей: мы заменили его промышленной системой, и при этом счастливом régime вся Англия стремительно превратилась в гигантское поддувало и подвал для хранения угля.

Не стоит продолжать с перечнем: с точки зрения Маколея и первых викторианцев, до реформы ничего стоящего в мире создано не было, и вся античность — ибо для Маколея греческая философия так же глупа, как схоластика Средневековья — суть тьма, а XIX век принес свет. Насколько я помню, есть один пункт, согласно которому девятнадцатое столетие торжествует над всеми другими, — это поразительная плодовитость изобретателей в области механики: на одну чашу весов Маколей кладет все искусство, всю архитектуру, всю поэзию, всю философию, а потом, торжествуя, сообщает, что лишь в девятнадцатом веке появилась паровая машина {79} — ergo , [42]лишь девятнадцатый век может считаться по-настоящему цивилизованным! Удивительно, как можно было произнести подобную чепуху; немыслимо, как человек в здравом уме может всерьез поверить, что промышленность, государственная церковь, изобретательство, делающее жизнь людей более комфортабельной и удобной, при полном отсутствии поэзии и всякого рода фантазий могут создать идеальные условия для существования.

Такую аргументацию легко понять, только если она исходит не от человека, а от Просвещенного Хряка.

«Мне был бы желателен мир, — наверняка сказал бы Просвещенный Хряк, — в котором у меня теплый и уютный свинарник, надежно защищенный от дождя и ветра. Все горы необходимо сравнять с землей, леса (кроме буковых) срубить, соборы и все прочее снести, потому что в моей жизни главное ЕДА; и земля существует, чтобы давать мне пищу — капусту и картошку. Зачем мне Искусство, Поэзия, Религия, Утонченные Беседы: оставьте всю эту чепуху и посвятите себя изобретению новой механической кормушки, чтобы я мог спать и хлебать одновременно. Сотворите такое, и наступит Золотой Век».