Синклер Льюис - Бэббит; Эроусмит

Маделина пожала слегка плечами, уронила:

— Так… Конечно, у себя в больнице вы встречаете столько очаровательных врачей и всяких там ученых, что вам, я полагаю, лекции должны казаться страшно нудными. Так… — Она отпустила Леору и покровительственно взглянула на Мартина: — Ну как, вы думаете продолжать работу по… как это там… над кроликами?

Мартин озлился. Теперь он был в состоянии сразу, не раздумывая, сделать то, что надо:

— Маделина! Я свел вас обеих, потому что… не знаю, подружитесь вы или нет, но мне бы этого хотелось, потому что я… Я не ищу для себя оправданий. Это вышло само собою. Я помолвлен с вами обеими, и я хочу знать…

Маделина вскочила. Никогда еще она не выглядела такой гордой и красивой. Она смерила их взглядом и, не сказав ни слова, пошла прочь. Потом вернулась, положила кончики пальцев Леоре на плечо и спокойно поцеловала ее:

— Дорогая, мне жаль вас. Вам выпала тяжелая участь! Бедное дитя! — И пошла, расправив плечи, к выходу.

Мартин сидел напуганный, сгорбившийся и не смел взглянуть на Леору.

Он почувствовал ее ладонь на своей руке. Он поднял глаза. Она улыбалась тихо, немного насмешливо.

— Рыжик, предупреждаю, что я от тебя никогда не откажусь. Пусть ты такой скверный, как она уверяет, пусть я дура, наглая девчонка. Но ты — мой! Предупреждаю, ничего у тебя не выйдет, если ты опять попробуешь завести новую невесту. Я ей вырву глаза! И не воображай о себе лишнего! Ты, по-моему, изрядный эгоист. Но все равно. Ты мой!

Он срывающимся голосом сказал ей много слов, великолепных в своей обыденности.

А Леора говорила раздумчиво:

— Я чувствую, что мы с тобою ближе друг другу, чем ты и она. Может быть, я потому и нравлюсь тебе больше, что мною ты можешь командовать, я тянусь за тобою, а она никогда не стала бы. И я знаю, что твоя работа для тебя дороже меня, дороже, может быть, самого себя. Но я глупая и заурядная, а она нет. Я попросту восхищаюсь тобою (бог весть почему, но восхищаюсь), между тем как у нее хватает ума заставить тебя восхищаться ею и тянуться за ней.

— Нет! Клянусь тебе, дело не в том, что я могу тобою командовать, Леора! Клянусь тебе, не в том — мне кажется, это не так. Дорогая, не надо, не надо думать, что она умнее тебя. У нее ловко подвешен язык, но… Ах, не стоит говорить! Я нашел тебя! Жизнь моя началась!

Разница между отношениями Мартина с Маделиной и с Леорой была подобна разнице между волнующим поединком и светлой дружбой. С первого же вечера и он и Леора положились на взаимную верность и любовь, и в некоторых отношениях его жизнь определилась раз навсегда. Все же, как ни был он поглощен Леорой, это не приводило его к застою. Он делал все новые и новые открытия о жизненных наблюдениях, которые она таила в своей головке, когда, молча ему улыбаясь, покуривала папиросу и пускала кольцами дым. Его тянуло к девушке по имени Леора; она его возбуждала и с веселой откровенной страстью отвечала ему; но другой, бесполой Леоре, он говорил все — честнее, чем Готлибу или самому себе, измученному сомнениями; и ее мальчишеский кивок или случайное слово побуждали его крепче верить в свое растущее честолюбие, в свою требовательность к другим.

Братство Дигамма Пи давало бал. Из тревожных перешептываний студентов выяснилось, что Уиннемакский университет начинает приобретать мировую известность, а посему они не обманут ожиданий общества и все до одного явятся на бал облаченными в символ респектабельности, именуемый фраком. В одном-единственном знаменательном случае, когда Мартину пришлось надеть фрак, он его взял напрокат из университетских мастерских, но теперь, когда ему предстояло ввести в свет Леору, свою гордость и радость, — теперь он должен был явиться в собственном фраке. Точно старичок со старушкой, поглощенные друг другом и недоверчиво оглядывающие новые, неприветливые улицы города, где поселились их дети, ставшие чужими, вклинились Мартин и Леора в нарядное великолепие «Бенсона, Хенкли и Коха» — самого надменного универсального магазина в Зените. Леора робела перед блистающими шкафами красного дерева с зеркальными стеклами, перед шапокляками, и глянцевитыми кашне, и кремовыми бриджами. Когда Мартин примерил смокинг и вышел к ней спросить ее одобрения (какими-то деревенскими показались в глубоком вырезе жилета рубашка с отложным воротничком и длинный коричневый галстук) и когда приказчик ушел за воротничками, у Леоры вырвалось:

— Черт возьми, Рыжик, ты для меня чересчур шикарен. Я просто не в состоянии возиться со своими платьями, а ты явишься таким щеголем, что совсем меня затмишь.

Он чуть не расцеловал ее.

Приказчик, вернувшись, заворковал:

— Вот вы сейчас посмотрите, сударыня, и сами скажете, что у вашего мужа очень приличный вид в этом воротничке с отворотиками.

Потом, когда приказчик отошел подобрать галстук, Мартин ее и впрямь поцеловал. Она вздохнула:

— Уфф! Ты из тех, которые многого добьются. Никогда бы не подумала, что мне придется равняться на кавалера в смокинге и в крахмальном воротничке. Ладно, как-нибудь подтянусь.

Для бала Дигаммы университетский фехтовальный зал был необычайно разукрашен. Кирпичные стены захлестнуло пестротой флажков, и бумажными хризантемами, и гипсовыми черепами, и деревянными скальпелями в десять футов длиною.

За шесть лет жизни в Могалисе Мартин раз пятнадцать, не больше, побывал на танцах, хотя утонченная щекотка нервов узаконенными объятиями на людях составляла главную прелесть совместного обучения в университете. Когда он привел в зал Леору, робко отважную в синем крепдешиновом платье неопознаваемого стиля, Мартину было безразлично, удастся ли ему сделать хоть один тур тустепа, но зато ему до боли хотелось, чтобы мужчины наперебой приглашали Леору, восторгались ею, оказывали ей внимание. Однако гордость запрещала ему представлять Леору всем и каждому: еще покажется, точно он просит своих друзей потанцевать с его невестой. Они стояли вдвоем под балконом, безрадостно озирая ширь паркета, а мимо них несся, сверкая, поток танцоров, прекрасный, грозный, желанный. Мартин с Леорой уверили друг друга, что для студенческого бала смокинг с черным жилетом самый подходящий костюм, какой мог предложить установленный Бенсоном, Хенкли и Кохом устав корректной мужской одежды, но при виде упоительных белых жилетов Мартин сразу приуныл, а когда прошел мимо него высокомерный, как борзая, Ангус Дьюер, — эмбрион великого хирурга, — натягивая белые перчатки (самая белая, самая надменно белая вещь на свете), тогда наш герой почувствовал себя деревенщиной.

— Что ж, пойдем, Леора, потанцуем, — сказал он, словно бросая вызов всем Ангусам Дьюерам.