Жан-Поль Сартр - Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

Белый овощ вышел из-под земли и указывал ввысь, на самолет: Шарло спал голым под одеялом.

— Лежи спокойно, — встревожился сержант Пьерне, — ты нас обнаружишь.

— Еще чего! В такой час он нас принимает за цветную капусту.

Он все-таки спрятал руку, когда самолет пролетал над его головой, мужчины, улыбаясь, следили глазами за этим сверкающим кусочком солнца: это было утреннее развлечение, первое событие дня.

— Он совершает маленькую прогулку, нагуливает аппетит, — сказал Люберон.

Их было восемь, проигравших войну, — пять секретарей, два наблюдателя и один метеоролог, они лежали бок о бок среди лука и морковки. Они профукали войну, как профукивают время: не замечая этого. Восемь: Шварц — слесарь, Ниппер — служащий банка, Лонжен — фининспектор, Люберон — коммивояжер, Шарло Вроцлав — зонтичных дел мастер, Пинетт — транспортный контролер и два преподавателя: Матье и Пьерне. Они скучали девять месяцев, то среди пихт, то в виноградниках; в один прекрасный день голос из Бордо объявил им об их поражении, и они поняли, что были неправы. Неуклюжая рука коснулась щеки Матье. Он повернулся к Шарло:

— Чего ты хочешь, дурачок?

Шарло лежал на боку, Матье видел его добрые красные щеки и широко растянутые губы.

— Я хотел бы знать, — тихим голосом сказал Шарло. — Мы сегодня отправимся?

На его улыбчивом лице беспрестанно мелькала смутная тревога.

— Сегодня? Не знаю.

Они покинули Морброн двенадцатого, все началось как беспорядочное бегство, а потом вдруг эта остановка.

— Что мы здесь делаем? Ты мне можешь сказать?

— Вроде бы ждем пехоту.

— Если пехотинцы не могут выбраться, то почему мы должны влипнуть на пару с ними?

Он скромно добавил:

— Понимаешь, я еврей. У меня польская фамилия.

— Знаю, — грустно ответил Матье.

— Замолчите, — одернул их Шварц. — Слушайте! Послышался приглушенный продолжительный грохот.

Вчера и позавчера он длился с утра до ночи. Никто не знал, кто стреляет и в кого.

— Сейчас должно быть около шести, — сказал Пинетт. — Вчера они начали в пять сорок пять.

Матье поднял запястье к глазам и повернул его, чтобы посмотреть на часы:

— Сейчас пять минут седьмого.

— Пять минут седьмого, — повторил Шварц. — Я удивлюсь, если мы уйдем сегодня. — Он зевнул. — Что ж! Еще один день в этой дыре.

Сержант Пьерне тоже зевнул.

— Ладно, — сказал он. — Нужно вставать.

— Да, — согласился Шварц. — Да, да. Нужно вставать.

Никто не пошевелился. Рядом с ними зигзагами промчалась кошка. Внезапно она притаилась, будто собираясь прыгнуть; затем, забыв о своем намерении, небрежно удалилась. Матье приподнялся на локте и проследил за ней взглядом. Вдруг он увидел пару кривых ног в обмотках цвета хаки и поднял голову: перед ними стоял лейтенант Юлльманн; скрестив руки и подняв брови, он смотрел на них. Матье отметил, что он небрит.

— Что вы здесь делаете? Ну что вы здесь делаете? Вы что, совсем рехнулись? Скажете вы мне, что вы здесь делаете?

Матье несколько мгновений подождал, и поскольку никто не отвечал, не вставая, ответил:

— Мы решили спать на свежем воздухе, господин лейтенант.

— Смотрите-ка! При вражеских-то облетах! Ваши капризы могут нам дорого обойтись: из-за вас могут разбомбить дивизию.

— Немцы хорошо знают, что мы здесь, потому что мы совершали все перемещения среди белого дня, — терпеливо возразил Матье.

Лейтенант, казалось, не слышал.

— Я вам это запретил, — сказал он. — Я вам запретил покидать крытую ригу. И что это за манера лежать в присутствии старшего по званию?

На уровне земли произошла вялая возня, и восемь человек сели на одеялах, моргая полусонными глазами. Голый Шарло прикрыл половой член носовым платком. Было прохладно. Матье вздрогнул и поискал вокруг себя куртку, чтобы набросить ее на плечи.

— И вы тоже здесь, Пьерне! Вам не стыдно, вы же сержант! Вы должны бы подавать пример.

Пьерне, не отвечая, поджал губы.

— Невероятно! — воскликнул лейтенант. — Вы, наконец, объясните мне, почему вы покинули ригу?

Он говорил без убеждения, голосом свирепым и усталым; под глазами у него были круги, и свежий цвет его лица поблек.

— Нам было слишком жарко, господин лейтенант. Мы не могли уснуть.

— Слишком жарко? А что вам нужно? Спальню с кондиционером? Сегодня ночью я пошлю вас спать в школу. С остальными. Вы что, забыли, что мы на войне?

Лонжен махнул рукой.

— Война закончилась, господин лейтенант, — сказал он, странно улыбаясь.

— Она не закончилась. Постыдились бы говорить, что она закончилась, когда в тридцати километрах отсюда парни гибнут, прикрывая нас.

— Бедняги, — не унимался Лонжен. — Их гонят на гибель, в то время как на носу перемирие.

Лейтенант сильно покраснел.

— Во всяком случае, вы пока еще солдаты. Пока вас не отошлют по домам, вы остаетесь солдатами и будете повиноваться своим командирам.

— Даже в лагерях для военнопленных? — спросил Шварц.

Лейтенант не ответил: он с презрительной робостью смотрел на солдат; люди отвечали на его взгляд без нетерпения и смущения: им нравилось новое удовольствие — вызывать робость. Помешкав, лейтенант пожал плечами и круто повернулся.

— Будьте любезны быстро встать, — сказал он через плечо.

Он удалился, очень прямой, танцующим шагом. «Его последний танец, — подумал Матье, — через несколько часов немецкие пастухи погонят нас всех на восток толпой без различия в чинах». Шварц зевнул и заплакал; Лонжен закурил сигарету; Шарло вырывал вокруг себя пучками траву: все они боялись встать.

— Видели? — спросил Люберон. — Он сказал: «Я вас отошлю спать в школу». Значит, мы не уходим.

— Он сказал просто так, — возразил Шарло. — Он знает не больше нашего.

Сержант Пьерне внезапно взорвался:

— Тогда кто знает?! Кто знает?!

Никто не ответил. Через какое-то время Пинетт вскочил на ноги.

— Ну что, умываться? — предложил он.

— Хорошо бы, — зевая, сказал Шарло.

Он встал. Матье и сержант Пьерне тоже встали.

— Ой, какой у нас младенец! — крикнул Лонжен.

Розовый, голый, без растительности, с розовыми щеками и маленьким толстеньким животиком, обласканный светлым утренним солнцем, Шарло был похож на самого красивого младенца Франции. Шварц, крадучись, подошел к нему сзади, как каждое утро.

— Ты дрожишь от страха, — приговаривал он, щекоча его. — Ты дрожишь от страха, младенец.

Шарло смеялся и, извиваясь, вскрикивал, но не так резво, как обычно. Пинетт обернулся к Лонжену, тот с упрямым видом курил.

— Ты не идешь?

— Куда?

— Умываться!

— К чертям! — сказал Лонжен. — Умываться! Для кого? Для фрицев? Они меня и таким возьмут.

— Никто тебя не возьмет.

— Да ладно уж! — прикрикнул Лонжен.

— Можно еще выкарабкаться, черт возьми! — сказал Пинетт.