Жан-Поль Сартр - Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

— Сдайте поясные ремни, бритвы, электрические лампы; сдайте поясные ремни…

Подходит Мейе, доверенное лицо, Брюне недолюбливает этого приторного человечка.

— Давайте! Рассчитайтесь!

Косме, стоя лицом к толпе, выбрасывает руку вверх и устрашающе вращает глазами.

— Слушай мою команду! Первые пятнадцать ко мне. Тибо наклоняется к уху Брюне:

— Какой кретин!

Волна земли, шерсти и сукна катится на Косме, он пятится, грозно крича:

— Я сказал пятнадцать!.

Волна булькает и останавливается.

— Выстроиться по трое. Вперед — марш!

Он поворачивается и уходит, не удостоив их взглядом, пятнадцать человек, спотыкаясь, шагают вслед за ним. Мейе теряет терпение.

— Следующие! Поторопитесь, а то холодно.

Астрюк никак не выберет, он медленно проходит перед пленными, изучает их, берет самых крепких за воротник, вытаскивает из рядов и ставит за собой.

— Брюне!

Брюне озирается, но никого не видит.

— Брюне! Брюне!

Астрюк схватил за плечо крепкого высокого человека, позеленевшего от холода. Но тот рывком высвобождается и улыбается Брюне.

— Эй, Брюне! Ты меня не узнаешь?

— Морис! — вскрикивает Брюне. — Вот так неожиданность!

Он кладет ладонь на руку Астрюка:

— Это мой приятель!

— Забирай его, — вежливо говорит Астрюк, — он твой.

Брюне, хохоча, трясет Мориса:

— Привет, паренек, вот забавно! Дай-ка я тебя рассмотрю: похоже, ты еще подрос.

— Здравствуй, — серьезно отзывается Морис. — А знаешь, Шале тоже здесь.

— Шале? — удивленно переспрашивает Брюне. — Да.

— Скажи, чтобы он подошел.

Холод пощипывает. Брюне вздрагивает и ищет глазами хрупкий силуэт Шале.

— Второй слева, во втором ряду.

Брюне радостно машет рукой. Шале подходит, бледный, красноносый.

— Привет, — говорит Брюне.

— Здравствуй, товарищ, — бормочет Шале.

Они немного смущенно улыбаются друг другу, Шале стучит зубами.

— Ты совсем замерз, — замечает Брюне.

Шале пожимает плечами, его глаза суровы и угрюмы.

— Не больше других.

Нет, больше. Шале всегда холоднее или жарче, чем другим. Он плохо управляет своим телом.

— Пойдем со мной. Согреешься на ходу.

Шале не отвечает. Брюне отворачивается и кричит:

— Восемь человек со мной, кто хочет!

Восемь человек выходят из рядов. Брюне внимательно смотрит на эти восемь неразличимых лиц, которые объединяет общее выражение страдания. Такими они ему нравятся.

— Вы ели сегодня утром?

— Разве что гальку. Мы со вчерашнего дня ничего не ели.

— Мулю! — зовет Брюне. — Пойди скажи Сервьену, чтобы он незаметно дал им чего-нибудь поесть — пять буханок хлеба и десять банок консервов. Да поживее!

Мулю убегает. Морис и Брюне идут бок о бок, Шале какое-то время мешкает, потом задерживается позади, Брюне оборачивается и видит, что Шале идет вместе с остальными, и его толстые короткие ноги заплетаются под длинным туловищем.

— Я рад, что Шале с нами, — говорит Брюне. Морис довольно улыбается.

— Еще бы, ведь это ас. Второго такого, как он, во всей партии не сыщешь.

Брюне, не отвечая, наклоняет голову: безусловно, Шале — ас.

— Стой!

Подходят немцы: смирные старики из ландсвера. Они пересчитывают пленных, фельдфебель с седыми усами и девичьими щеками улыбается Брюне:

— Guten Morgen! [19] Доброе утро! (нем.) — Guten Morgen! — отвечает Брюне. Морис толкает его локтем.

— Он говорит по-французски? — Нет.

Морис любезно улыбается фельдфебелю:

— Здравствуй, старый хрен!

Фельдфебель снова улыбается, Морис вовсю забавляется.

— Вот как нужно с ними обращаться.

Брюне не смеется. Они уходят, уже светает. У окон и на порогах люди, зевая, смотрят, как они проходят. Брюне знает их всех, но в это утро они кажутся ему чужими и далекими. Он машет им рукой с некоторой тревогой, люди немного удивленно улыбаются: в лагере друг с другом не здороваются. Вот высовывается из окна Шапло:

— Здорово, новички! Морис мигом ему отвечает:

— Марш в сортиры, старички! Он поворачивается к Брюне:

— И пук-пук!

Он похож на парижского новобранца, который скандально врывается в провинциальную казарму. Брюне внимательно на него смотрит: он окреп и похудел, немного полысел, обрел уверенность.

— В последний раз, — говорит Брюне, — я тебя видел на улице Руаяль.

— Да, — вспоминает Морис. — В тридцать восьмом году. В те времена мы даром портили себе кровь, даже вспоминать не хочется.

Он показывает Брюне на бараки:

— Это там вы живете?

— А где ж еще? Морис хохочет.

— Не слишком шикарно.

— Так что? — раздраженно спрашивает Брюне. — Вы разве были лучше устроены?

— В Суассоне? Мы жили в совсем новенькой казарме. Некоторые даже ночевали в городе.

Брюне свистит с притворным восхищением. Морис улыбается своим воспоминаниям, у него непроницаемый вид. Брюне спрашивает:

— Как твоя жена?

— Потихоньку. Она навещала меня в Суассоне. Нам разрешали столько посещений, сколько мы хотели.

Брюне понижает голос:

— У вас были контакты с кем-нибудь из наших?

— Не у меня: у Шале. Зато мне, — гордо говорит Морис, — Зезетта пронесла два номера «Юманите».

— Вот как? — оживляется Брюне. — Так «Юманите» снова выходит?

— С июля. Брюне повторяет:

— С июля.

От этого ему почти больно.

— Каждую неделю?

— Нет, не каждую неделю, а как получается. — Морис, смеясь, добавляет: — Но в одно прекрасное утро ты увидишь, как она появится совершенно открыто, и ты сможешь ее купить в киосках, а у тех, кто думает, что мы уже мертвы, будут изумленные физиономии.

— Открыто? Пока фрицы в Париже?

— А почему бы и нет?

В данный момент Брюне не хочется все это обсуждать: даже над лучшими придется работать, они слишком долго оставались во Франции, это действует тлетворно. Внезапно он думает: но что же им говорил Шале? Он спрашивает:

— У тебя есть номер «Юманите»?

— Нет, спроси у Шале, может, у него есть. Их выбрасывали, чтоб не вляпаться в историю.

— Вы их не распространяли?

— Нет.

— Почему?

— Большинство людей не разделяли наших идей.

— С людьми надо работать. Разве Шале с ними не работал?

— Мне неизвестно, что делал Шале, — сухо говорит Морис.

Брюне смотрит на него, Морис улыбается.

— Во всяком случае, одно могу тебе сказать: это по-прежнему наша старая добрая «Юманите».

Они идут молча. Морис веселится, глаза его рыщут повсюду, все замечают, улыбка превосходства приподнимает его губу, теперь лагерь имеет свидетеля. Вдруг он останавливается: человек двадцать, полуголые, поспешно умываются под навесом, нагнувшись над каменным желобом. Морис качает головой, Брюне возвращается и берет его за руку.

— Нам нельзя терять времени.

Морис не отвечает. Брюне смотрит на умывающихся парней и вдруг он их видит: он видит их сгорбленные плечи, худые торсы, вздувшиеся животы, стариковские движения. Он в гневе поворачивается к Морису: ему кажется, словно кто-то нападает на его детище. Морис больше страдает от холода, чем они, и руки его дрожат, но у него суровый и торжествующий вид, как будто он несет знамя на первомайской демонстрации, и он держится прямо. Брюне машинально выпрямляется и, вцепившись в бицепсы Мориса, увлекает его за собой: легко изображать умника, когда ты провел полгода во Франции, посмотрим через полгодика, будешь ли ты больше стоить, чем сейчас они. Он говорит: