Эфраим Севела - Зуб мудрости

– Почему?

– Не понимаешь, что ли? В этом доме у всех будет полно икры и всего, чего хочешь.

– Послушай, а нельзя моему дедушке сюда переехать? У него тоже икра есть… и апельсины… круглый год.

– Он кем работает?

– В пивном ларьке.

Нина рассмеялась.

– Не-ет, глупенькая. Сюда его не пустят. Здесь только начальство будет жить. Только семьи, которые прикреплены к закрытому распределителю.

Так и сказала «прикреплены», и мне захотелось нарисовать прикрепленных человечков, приколотых кнопками к стене, на которой написано «Закрытый распределитель». Каждый человечек держит в руках пакеты с деликатесами. В пакетах прорвалась бумага, и деликатесы сыплются на землю. А там стоит народ и ловит их и тут же съедает.

Уже в метро меня осенило. Что же это получается? У дедушки есть все, потому что он ворует. Достает из-под полы. А Нинин папа ведь, не ворует. Он получает все в… как его… закрытом распределителе… А почему закрытом? Значит, тайком? Значит, тоже из-под полы? Но ведь Нинин папа – не вор, а большое начальство? Почему же дедушка Сема – вор? А Нининого папу вором назвать нельзя? Кто из них самый большой вор?

Как всегда, когда я запутываюсь, у меня начинает болеть голова.

Никак не могу определить, как относится ко мне Б.С. Как к ребенку? Или видит во мне созревающую женщину?

Однажды я подслушала его с мамой разговор. Я прошла через гостиную, где они сидели у телевизора, и спиной почувствовала, что Б.С. смотрит не на экран, а на меня. Заметила это, видно, и мама, потому что она пошутила:

– Доктор, вы отвлекаетесь.

И тогда Б.С. сказал слова, от которых у меня порозовели уши:

– Твоя дочь входит в пору цветения, и, если меня не подводит мое мужское чутье, она очень скоро превратится в прелестную женщину. Горе мальчишкам! Ох, уж и запрыгают они вокруг нее.

Мама была польщена такой высокой оценкой моих женских до– стоинств, но не удержалась от шпильки:

– И вместе с ними такой старый козел, как ты.

Б.С. поспешил ее успокоить в свойственной ему манере:

– Мадам, это неинтеллигентно – ревновать к своей дочери-подростку. Не опускайтесь до уровня буфетчицы в Мурманском рыбном порту. Вы со мной не первый день живете и пора запомнить хоть одно из правил, которых я придерживаюсь неукоснительно. Не нужно гадить там, где ешь.

У меня захватило дух. Следовательно, сделала вывод я, он испытывает ко мне влечение, но сдерживает себя, наступает на горло своему чувству, как пишут в романах, потому что неукоснительно придерживается своих строгих нравственных правил.

Дважды я пыталась проверить свою догадку. Как-то пришла из школы с головной болью. К вечеру поднялась температура. Я почувствовала себя совсем худо. Мама, придя с работы, уложила меня в постель и, встревоженная, стала дожидаться возвращения Б.С., который в этот день, как назло, куда-то запропастился.

Б.С. – прекрасный врач. Его знает почти вся русская эмиграция. Не сдав американских экзаменов и, следовательно, не имея официального права лечить здесь в больницах, он тем не менее не отказывает никому из эмигрантов, у которых нет денег, чтоб обратиться к американскому врачу, и лечит бесплатно всех, кто к нему обращается, а в особых случаях даже едет, черт знает куда, к тяжелому больному. Бесплатно. А денег у него самого в обрез. Еле хватает на питание и квартиру, пока он сидит и зубрит толстые американские учебники, чтоб сдать экзамен.

Помню, он как-то с горькой усмешкой протянул свою руку с крепкими длинными пальцами:

– Хирург, как и пианист, погибает без практики. Эти пальцы требуют постоянной работы. Иначе они теряют чувствительность. А следовательно, как хирург, я дисквалифицируюсь. Господи, когда же я дорвусь до операционного стола и возьму в руки скальпель?

В тот раз, когда я заболела, Б.С. вернулся домой поздно и вместе с мамой вошел в комнату, где я лежала в постели во фланелевой ночной рубахе. Он бесцеремонно задрал на мне рубаху до самой шеи, открыв мое голое тело, и приложил стетоскоп к моей груди.

– Не раскрывай ее, – вмешалась мама, – она простудится. А мне как раз нравилось, что я открыта и Б.С. видит меня всю го– ленькую и трогает своими прохладными пальцами.

– Ты мне мешаешь, – строго сказал маме Б.С.

– Мама, выйди, – отважившись, сказала я.

Мама, как наседка, встревоженная моим здоровьем, даже не заметила, что мы оба хотим избавиться от ее присутствия, и вышла. Б.С. облегченно вздохнул. А я улыбнулась ему. Интимно. Как мне казалось.

Я лежала на спине, раздвинув ноги. Он сидел на краю кровати у моих ног. Мои жалкие, как яблочки, груди дразнили его своими еще неразвитыми сосками.

Он стал давить пальцами мне живот. Потом постучал по груди. Мне от прикосновения его рук стало хорошо-хорошо. И когда его пальцы коснулись набухшей выпуклости с соском, я положила свою ладонь на его руку и прижала ее. Он не отнял руки. А лишь глянул на меня. Я закрыла глаза и почувствовала, как блаженная улыбка расплывается по моему лицу.

– Добро, – сказал Б.С., и мне показалось, что его голос слегка дрожит от волнения. – Ничего опасного. Пропустишь один день в школе – вот и все лечение.

Он позвал маму, сняв при этом руку с моей груди.

Когда снова измерили температуру, она была абсолютно нормальной. Я выздоровела в мгновение ока. От одного лишь прикосновения его волшебной руки.

В другой раз я устроила ему испытание посерьезней. Пришла из школы под эскортом гомосексуалиста Джо. Мамы дома не было. В открытую дверь виднелась широкая спина Б.С., зубрившего медицину и зажавшего голову ладонями.

Я побежала в ванную, разделась и встала под душ. Дверь оставила открытой. Даже оттуда, через всю квартиру, была видна спина Б.С. Ни плеск воды, ни шум, который я нарочно подняла, не могли оторвать его от стула.

Тогда я громко позвала его, и когда он подошел к ванной, я с бьющимся от волнения сердцем из-за цветной занавески невинно попросила его потереть мне мочалкой спину. Он неохотно согласился. Сдвинул занавеску, велев мне выключить душ, чтоб не залить пол, и, намылив мочалку, стал натирать мою спину. Все мое тело сотрясалось от сильных движений его крепких рук и блаженство охватило меня всю.

Затем я повернулась к нему лицом.

Он нисколько не смутился. Все же врач. Но оглядел меня мужским оценивающим взглядом.

– Ты прекрасно сложена, дитя. Кому-то доставишь большую радость.

– Почему кому-то? – спросила я. – А вы не в счет?

– Ну, я уже получаю свою порцию радости, намыливая тебя.

– Значит, я для вас представляю интерес только как объект для намыливания?

– А какой еще интерес ты можешь вызывать? – рассмеялся Б.С. и шлепнул меня мочалкой между ног, а я бедрами зажала его руку.

– Вы что там в ванной делаете? – послышался из прихожей удивленный голос мамы, вернувшейся домой с работы.