Геннадий Русский - Соловецкое чудотворство

Рассказчик: Понятно, как людьми повелевать: кнутом да пряником!

Писатель: Вот и прибывает на Соловки большой чекист Глеб Бокий на пароходе «Глеб Бокий»…

(Продолжает рассказчик … )

…а прежде назывался «Преподобный Савватий». Вишь они какие, нынешние, ничего своего не сделали, чужое хапанули да поименовали своими именами пароходы, заводы, а то и города. Хоть часок хотят поторжествовать, да недолга прижизненная слава. Как того Глеба Бокого побоку, так и имя на боку закрасили, а потом и сам пароход куда-то делся… А замечаете, ребята, что всех, кто тайну соловецкую знал, всех в расход вывели и своих не пожалели, один Френкель поганый сумел извернуться…

Да… что-то, ребята, обед долго не несут? Слыхал я про того Глеба Бокого, с убеждениями был человек. Ежли, скажем, кто у портрета вождя пукнул, того, полагал, надо хватать и судить строго, но чтоб в морду арестанту или обругать матерно, этого нельзя. И держался он довольно просто, доступен был. Вот к нему-то и решил обратиться наш дядя Филат, не к кому больше. Важный чекист, конечно, дядю Филата знал, да и кто на острове главного почтаря не знал? Принял его почётно, за стол усадил, чаем угостил. Дядя Филат пьёт вежливо, на блюдечко дует, речь ведёт неспешную. У начальника голова полотенцем обвязана. «Что с вами такое, Глеб Иваныч?» — «Голова болит, — жалуется. — Вот ты, Филат Егорыч, народные поверья знаешь, вылечи меня». — «Это можно, — дядя Филат отвечает степенно. — По старинным лечебникам нашим боль в главизне исцеляется тако: варить во чане змей и тем змеиным паром дышать. Да нет ползучих гадов на острове, а на берегу водится довольно». Засмеялся начальник: «И что за люди вы такие, поморы! Говоришь с вами, будто свежего воздуха вдохнул и голова проходит. Кто ж вы такие: карелы или русские?» — «Сами не знаем, говорим одинако по-русски и по-карельски, а держимся старого русского креста». — «Эх вы, несознательные! — начальник смеётся. — Ну говори, борода, что у тебя, чем недоволен?» — «Всем мы довольны, Глеб Иваныч, да есть у нас одна докука…» — «Какая же?» — «Парень наш больно одну девицу полюбил». — «Так что же? Весёлым пирком да на свадебку!» — «Вот то-то, что без тебя, начальник, тут не обойтись. Девица та тебе подчинена». — «Вот оно что… Да… Что ж, не нашлось вашему парню на берегу невесты?» — «Да где ж их взять? Кемлянки — что болванки, село Сорока — мало прока, девки баские, да работницы худые, залокотницы, не работницы, а село Сума — больно умна, Сума не купит ума, сама продаст». Начальник смеётся: «У тебя на всё присказки». — «Говорят так, дразнятся шутейно. Много хороших девиц на воле, а нашему молодцу полюбилась пташка в клетке. Девица-то больно хороша, верь, начальник, за семь десятков такую красу не видывал, а парень по ней сохнет, и девице он мил». — «Хорошо, — говорит начальник, — разберёмся, — и всё на бумажке записал, — заходи, — говорит, — через пару деньков…»

Вот и обед кстати, что ж, подкрепимся, чтоб наше повествование успешнее продолжить…

Да… баланду тюремную, конечно, подкреплением не назовёшь, одна в животе муть, но делать нечего, продолжать надо. Твой черёд, писатель.

(Продолжает писатель … )

Приходит дядя Филат снова к начальнику — нет его, отбыл на дальнюю командировку. Дядя Филат за ним, а там нет его, на Анзер переехал. Он в Реболду — уехал, говорят, с Анзера. Известное дело, когда начальство нужно, непросто его поймать. Весь остров дядя Филат исколесил, подловил-таки начальника где-то на лесной делянке. Тот и смотреть в его сторону не хочет. «Эх, — думает старый помор, — плохое дело!» Но не пугается и за своё стоит упрямо. Выждал момент, подходит к начальнику, а тот хмурится, тонколицый он, кислится. «Зря, — говорит, — ты, старик, за мной по всему острову бегал. Ничего сделать не могу». — «Безвинна та девица», — помор говорит. Начальник аж взвился: «Как так безвинна? Здесь ни одного безвинного нет, все виновны больше или меньше! А девица твоя повинная в теракте, да к тому религиозница, а мы таких не освобождаем». Старик мохнатые брови нахмурил и говорит тяжело, слова что глыбы кидает: «А про то тебе ведомо, что девица свою честь защищала? И то тебе ведомо, что и здесь её осилить хотели, да мы её от насильников отбили? Бог помог, мы близко оказались, а в другой раз что будет? Что ж, — говорит, — вы, новая власть, для того красу девственную на край света загнали, чтоб над чистотой её надругаться? Ты, товарищ Глеб, бумажки смотрел, ты на человека посмотри!» Посуровел начальник, задумался и решился: «А ну едем!» Садится в машину, забирает дядю Филата и катят прямиком к женбараку. «А ну, показать мне Христову невесту!» — командует. Выводят девицу. Взглянул на неё начальник и замер. Долго смотрел на неё, повернулся резко, скомандовал дяде Филату: «Пошли!» Дядя Филат украдкой кивнул девице: ничего, мол, надейся!

Приходят в управление. Начальник из угла в угол шагает. «Да, — говорит, — красивая девушка, даже у меня, старик, сердце размякло. А не должно так быть, не для того мы революцию делали, чтоб погубить её жалостью… Да… Отпустить я вашу девицу не могу, нет таких прав у меня… Да, не могу…» Говорит и бегает из угла в угол. Остановился наконец. «Вот что, старик. Так решим. Освободить я вашу красавицу не могу, единственное, что могу, — разрешить ей жительство вне зоны, оставаясь заключённой и являясь на принудработы. Пусть живёт со своим добрым молодцем, дам разрешение им избу поставить, а через год приеду, обязательно посмотрю, как у них житьё-бытьё, тогда может быть…» Дядя Филат ему низко поклонился: «На том спасибо. Бога за тебя будем молить». — «Экий вы народ, поморы, — смеётся начальник, — не хотел, а вроде свата стал!» Да только не приехал через год товарищ Глеб Бокий, началась его опала…

А у Ивана да Марьюшки началась своя жизнь. Дядя Филат, как старшой, по поморскому уставу обряд над ними совершил. У беспоповцев мирянин-начётчик попа заменяет, дедушка-старовер подтвердит, сам поморец…

Дедушка-старовер: Не поморец я, сынок, филипповцы мы, часовенские… (Слушатели смеются.)

Писатель: Ну прошу прощения, не силён я в толках и согласиях.

Так вот, стал Иванушка на острове почтарём, письма по дальним командировкам разносит, Марьюшка в швейной, хоть и на каторге, а свой дом и любовь. Не нарадуются друг на друга, а скоро по супружескому закону затяжелела Марьюшка и через положенный срок сына принесла, Ванечкой назвали…

Ну вот, почтённый рассказчик…

(Продолжает рассказчик … )

Ну что ж, писатель, пора тебя выручать. Сказ провёл ты верно, по всем правилам. Одно только: хоть и поддержал я твою линию, а не верю я в доброго чекиста. Глеб-то Бокий — тонколицый, ты сказал, а тонколицые — люди двусмысленные.