Юзеф Крашевский - Дневник Серафины

16 мая

Сегодня был чудесный день. После дождя распогодилось, потеплело. Я распорядилась придвинуть кресло Оскара к окну. Он обратил поблекшие глаза в сторону сада, откуда наплывал аромат сирени и пихтовых шишек, но, казалось, ничего не видел. Изо рта у него текла слюна. Я ласково заговорила с ним — мне жаль его, — а он заскрежетал зубами и сжал кулаки. Если бы у него были силы, может, он побил бы меня. С ним такое бывало. Стася я боюсь показывать ему, — он пожирает его взором василиска.

Доктор нашел, что Оскару хуже: он очень ослабел. Ему дают хину, железо, микстуры, разные настойки, но пользы от них мало, разве что, выпив лекарство, он забывается глубоким сном. А я, счастливая, бегу к Стасю.

Сколько еще протянется это состояние между жизнью и смертью? Доктор ничего определенного сказать не может. Сердце мое преисполнено любви, я всем желаю добра, и если бы знать, что Оскару хорошо в этом полусне, я сделала бы все, чтобы продлить ему жизнь. Хотя я столько хлебнула с ним горя…

Если бы не советник… Ему я обязана тем, что жизнь моя стала сносной.

20 мая

Только что вернулась с похорон. Страшно устала. Одна эпоха в моей жизни завершилась… Что ждет меня впереди? Знаю одно: у Стася не будет соперника, — я целиком посвящу себя материнству, больше мне в жизни ничего не нужно.

Хотя решение мое твердо, я испытываю беспокойство, и у меня есть на то причины.

23 мая

В продолжение нескольких дней после похорон я лишь мимолетно виделась с советником, — наверно, он решил мне дать передышку. А сегодня утром он явился в детскую со своей притворно-добродушной, а на самом деле холодной, даже зловещей улыбкой. Он явно намеревался мне что-то сообщить.

Я не люблю, когда он смотрит на Стася, мне отчего-то становится страшно, поэтому я попросила его пройти в мою комнату.

Прежде чем начать разговор, он огляделся по сторонам. По его лицу я догадалась, что у него ко мне важный разговор и он не знает, как приступить к делу.

— Дорогой дядя, — сказала я, — говорите, пожалуйста, прямо… без обиняков… Вы имели возможность узнать меня поближе, так что будьте откровенны…

— Вы ошибаетесь, дорогая племянница, я не собираюсь сообщать вам ничего особенно важного и никаких затруднений не испытываю. Слава богу, все устроилось, как вы того хотели. За вами закреплено право на пожизненное владение всем движимым и недвижимым имуществом при условии, что вы не выйдете вторично замуж. И опека над сыном до его совершеннолетия утверждена за вами, а в нашем лице вы всегда найдете верных помощников. Тут есть только одно обстоятельство…

— Что вы имеете в виду?..

— При жизни Оскара, — сказал он, — среди тех, кто вас окружает, бывает в вашем обществе… — Он кашлянул. — Не видите ли вы сами необходимости некоторых перемен ради собственного спокойствия, благополучия в будущем, а также для пресечения могущих возникнуть пересудов.

Говоря это, он посмотрел на меня так, что я покраснела.

— Поразмыслив над моими словами, — продолжал он, — вы поймете, что я имею в виду, и не будете на меня в претензии.

С этими словами он встал и вышел из комнаты.

Увы, я сразу поняла, к чему он клонит. Он хочет, чтобы я удалила от себя Опалинского.

С моей стороны это будет большой жертвой, но ради Стася я на все готова. Советник прав: ни малейшее подозрение не должно коснуться его матери, и малейшая тень не должна пасть на его колыбель.

Да, пускай уезжает, хотя я очень привязалась к нему и мне нелегко с ним расстаться.

«Теперь ты свободна»… — читаю я в его глазах. Но если я выйду за него, люди скажут: я узаконила давнюю связь супружеством. Нет, это невозможно! Надо с ним поговорить. Но как к этому подступиться?

После обеда снова зашел ко мне советник.

— Ну что, прав я или нет? — спросил он.

— Да, я должна признать вашу правоту, — тихо ответила я.

— Я не требую, чтобы вы расстались навеки. К чему такая; жестокость, но сейчас это необходимо.

— Может, вы сами поговорите с ним? — спросила я. — Как опекун, вы легко найдете предлог, объяснение…

— Не знаю, — сказал он после минутного раздумья, — право, не знаю, как лучше поступить. Надо хорошенько все взвесить. Но это дело не терпит отлагательства.

На этом разговор прекратился. А вечером я не вышла в гостиную. Мое отсутствие можно было объяснить тем, что я у Стася. Лучше всего мне возле него и с ним. Когда я смотрю на своего сыночка, у меня перестает болеть сердце.

25 мая

Задумавшись, напевала я Стасику песенку, тут вошла Юлька и сказала: меня хочет видеть Опалинский. Казалось бы, что в этом особенного, — ведь мы видимся ежедневно, но у меня подкосились ноги, закружилась голова, и, чтобы не упасть, я ухватилась за детскую кроватку. Мне стало страшно. Лишь смочив одеколоном виски и немного успокоившись, я вышла к нему.

Он стоял у окна, глядя в сад, и настолько погрузился в свои мысли, что не заметил, как я вошла, не слышал моих шагов. И я смогла всмотреться в его лицо, — обычно отмеченное печатью грусти и раздумья, оно было мрачно, как небо в непогоду. Видно, на душе у него было тяжело. Глаза застилали слезы, но он не давал им пролиться, чтобы облегчить сердечную муку.

Вдруг он вздрогнул и обернулся. Хотел улыбнуться, но губы его искривились. Долго, не отрываясь, смотрел он на меня, и от его взгляда мне стало не по себе.

— Я уезжаю и пришел проститься, — сказал он едва слышно.

— Надолго? — спросила я.

— Заранее никогда неизвестно, сколько продлится разлука. Иной раз чаешь вернуться через час и никогда больше не возвращаешься.

— К чему этот высокий стиль? — сказала я, не желая продолжать разговор в таком трагическом тоне. — Куда вы собрались ехать?

— Куда? Сам еще не знаю. Но ехать непременно должен.

— Вы говорите загадками.

Он с нежностью посмотрел на меня, улыбнулся и взял мою руку.

— Господин тайный советник находит, что мне необходим отдых и перемена обстановки. Он озабочен моим здоровьем и настоятельно советует мне уехать, а желание его равносильно приказу.

Я смешалась. Мне стало грустно, в сердце накипали слезы. Он не выпускал мою руку.

— Его превосходительство прав…

— Оставьте иронический тон! — заметила я. — Он лишь причиняет боль.

— А ирония судьбы? Она разве не заставляет страдать? — промолвил он печально. Но страдание порой исцеляет, оно бывает неизбежно и благотворно…

Взявшись за руки и словно не замечая этого, переступили мы порог детской и приблизились к колыбели, где под голубым пологом спал Стась, закинув за голову ручонки, не окутанные свивальником. Мы стояли в молчании, боясь нарушить его сон. Но природа наделила детей чудодейственным инстинктом, благодаря которому они распознают присутствие людей. И Стась открыл глаза, поднял голову и, улыбаясь сквозь сон, потянулся к нам.