Юзеф Крашевский - Дневник Серафины

Быстро переодевшись, я пошла в комнату Стася, терзаемая раскаянием.

18 октября

Этот бал был для меня подлинной ловушкой. Не следовало туда ездить, — теперь отбоя нет от новоприобретенных знакомых: нескончаемой вереницей они сменяют друг друга, и несть им числа. Все, кто был мне представлен, набиваются с визитами, и первый — шевалье де Молачек, которого привел отец.

Мне кажется, человек этот обладает колдовскими чарами. Он не пробуждает к себе ни расположения, ни симпатии, и обаяния в нем нет, зато есть некая сила, которая невольно влечет к нему и вместе отталкивает. Обычно невыразительное лицо его время от времени искажает саркастическая, тщательно маскируемая усмешка. Но едва появившись, она мгновенно и бесследно исчезает.

Он невольно приковывает мое внимание, хотя вряд ли заслуживает этого. В его благовоспитанности есть нечто неестественное, загадочное; чувствуется, она не прирожденная, как у других, а приобретенная, выработанная. Про него можно сказать, что он — превосходный актер, исполняющий в жизни не свою роль.

Он как будто не имеет никаких видов на меня, что я особенно в нем ценю, и, кроме того, его болтовня меня развлекает. Папа очень дорожит знакомством с ним, как, впрочем, со всеми, кто занимает высокое положение. Он питает слабость к титулованным сановникам; быть представленным ко двору — предел его мечтаний, а столичная жизнь кажется ему земным раем. Если бы у папы была хоть какая-нибудь возможность покинуть Львов и, получив пусть самое незначительное придворное звание, переехать в Вену, он был бы вполне счастлив. Потому, наверно, до сих пор не может он забыть старого генерала, которого, к счастью для меня, нет во Львове. Боюсь, как бы в воображении отца его место не занял Молачек, — у него тоже большие связи, и он без конца похваляется своим положением при дворе.

Приезжала Юзя поблагодарить меня за то, что я посетила ее бал, и сообщила много интересных подробностей. Она уверяет, будто слышала обо мне лестные отзывы и мне обеспечен hors ligne [63] исключительный (фр.). успех в здешнем избранном обществе; напрасно она думает, что меня это хоть сколько-нибудь привлекает.

То ли я раньше времени состарилась, но меня это нисколько не волнует.

Папа настаивает, чтобы мы начали принимать у себя; многие стремятся бывать у нас в доме, и я боюсь, что придется согласиться. Если мне самой не суждено быть счастливой, почему бы не доставить удовольствие другим, тем более что для меня это не составит труда.

Я советовалась с Юзей, какой день назначить для приемов. Четверг оказался не занят, ну что же, пусть будет четверг. Балов и танцевальных вечеров я устраивать не собираюсь. Хотя помещение для этого у меня есть — и гостиная большая, и в придачу к ней еще столовая. Но я люблю все делать с размахом, а в таком случае пришлось бы нанимать оркестр, причем не из последних, держать много прислуги, словом, хлопот не оберешься. А так пускай дамы собираются у меня на чашку чая, музицируют, поют, а мужчины могут составить партию в вист. Конечно, должен быть изысканный ужин, — папа без этого не может обойтись, да и гости тоже не прочь поесть.

19 октября

Весть о моих четвергах разнеслась по городу. Папа на радостях поцеловал мне руку. Я заявила ему, что, кроме виста и экарте, других карточных игр не потерплю.

Кажется, в тот вечер у Юзи я, действительно, произвела ошеломляющее впечатление. Все только и говорят о моих бриллиантах, причем оценивают их баснословно дорого. Хотя я живу широко, мало кому известно, что имение наше разорено, а мое благосостояние целиком зависит от тайного советника, который выплачивает мне пенсион — единственный источник моих доходов. Превратное представление о моем богатстве создается еще и благодаря старинному фамильному серебру, — маме оно в деревне ни к чему, и она разрешила мне взять его на время в город. Так что дом наш будет выглядеть вполне импозантно. Большого значения я этому не придаю, но, если уж принимать гостей, надо, чтобы все было как положено.

Юзя не без тайной зависти говорит, что я всех заткну за пояс. Мне это совершенно безразлично.

Папа с волнением сообщил о том, что шевалье Молачек получил высокое придворное звание — куда выше камергера — и отбыл в Вену благодарить его величество.

— Тех денег, что мы тратим в этой дыре, с лихвой хватило бы на жизнь в Вене, — со вздохом сказал он. — А тамошнее общество и развлечения ни в какое сравнение не идут с провинциальным Львовом, да и положение наше в столице было бы совсем иным. В конце концов тебе самой надоест прозябать здесь. Ты создана для того, чтобы блистать в свете, причем в высшем свете! Страдания, выпавшие на твою долю в столь юном возрасте, придают тебе еще больше прелести, а жизненный опыт избавит тебя от ошибок в будущем. Ты обворожительно хороша! Вот только честолюбия тебе не хватает. А без него ничего не достигнешь в жизни. Надо стремиться все выше и выше!

Я молча пожала плечами.

— Ну, эту зиму мы проведем здесь, а потом ты сама убедишься, что в таком захолустье, как Львов, не стоит терять понапрасну время.

20 октября

Круг моих знакомых расширяется. Как все, что внове, я пользуюсь успехом. Вот уж никак не рассчитывала на это с моим побледневшим лицом и остывшим сердцем. Отец и Юзя не оставляют меня в покое…

Здешние кавалеры производят странное впечатление, точно это особая порода людей. Стоит вспомнить некоего моего знакомого, и сразу становится очевидным полное ничтожество этих красивых манекенов, чье единственное достоинство — изысканное, щегольское платье. Скорлупка золоченая, а ядрышка нет. Их занимают только лошади, карты, сплетни, и больше, сдается, они ни о чем не думают. Разве что о женщинах…

Они бросают на меня огненные взоры, рассчитывая воспламенить мое сердце, а я про себя посмеиваюсь над ними. Обладатели модных причесок и полированных ногтей так и увиваются вокруг меня в надежде завести интрижку с молодой вдовушкой. Они похожи на те самые грибы: кругленькие, а надавишь — пуф! — и одна пыль пошла. Кое с кем из них попыталась я завести серьезный разговор, по скудного запаса их познаний и остроумия хватило ненадолго. Как ни странно, пожилые мужчины нравятся мне больше, чем эти недоросли.

Люди каких только племен и наречий не бывают у отца! Однажды он познакомил меня с австрийским графом, венгерским бароном, французским маркизом и итальянским князем, так что я могла сравнить их с нашими молодыми людьми. Австриец подвизается на дипломатическом поприще, побывал во многих странах, имеет обо всем свои суждения, правда, насколько они оригинальны, судить не берусь. Венгр — пламенный патриот, он интересуется политикой; француз помешан на литературе; итальянец увлекается искусством. У наших же панычей интересы чрезвычайно убогие и дальше конюшни не простираются. Когда разговор заходит о предметах отвлеченных, они тотчас умолкают. Юзя упрекает меня в предвзятости, говоря, что среди них есть даже драматурги. Любопытно… Судя по их речам, трудно этому поверить.