Юзеф Крашевский - Сумасбродка

Те, кто имел удовольствие видывать его в аристократических кругах, в которых он так охотно бывал, или слышать там о нем, говорили, что в такого рода обществе пан Генрик играет совсем другую роль, а именно: высказывается в сугубо консервативном духе; но то, чего другому бы не простили, ему сходило с рук, как остроумному актеру, которому вздумалось подурачить сильных мира сего.

Любопытен он был до чрезвычайности. Все-то надо было ему знать, обо всех и о каждом, он мог подслушать, умел проскользнуть в любую щель, не упускал ни единого случая завязать новое знакомство и прилагал усилия к тому, чтобы упрочить его — в этом, казалось, он видел задачу своей жизни. Достаточно сказать, что д'Этонпелль был в приятельских отношениях с Васильевым и в еще более доверительных — с каждым из своих квартирных хозяев…

Он требовал, чтобы ему рассказывали обо всем, о последней мелочи, не было вещи, которая не интересовала бы его.

Память у него тоже была редчайшая и, хотя он плохо выговаривал фамилии, стоило ему однажды увидеть человека и что-то о нем узнать, как он тут же вспоминал, кто это.

Мы говорили, что пан Генрик вместе с молодым красавчиком Тадзяком, его задушевнейшим дружком, вошли как раз в ту минуту, когда прозвучало имя Зони.

Он часто видел ее издали и был одним из самых пылких почитателей как прелестей ее, так и крутого нрава, однако подступить к ней ему не удавалось.

Он называл ее не иначе, как la belle Titania.

— Ну, что нового о прекрасной Титании! — воскликнул он, входя.

— Да нового-то ничего, — ответил кто-то, — одни только сожаления, что она, видимо, потеряна для нас.

— А! А что с ней случилось? — встрепенулся молчавший до сих пор Эвзебий.

— Сидит уже несколько месяцев взаперти, почти никто ее не видит, — уныло проговорил один из поклонников. — Изменилась до неузнаваемости, и во всем виноват этот Эварист.

— Как? Эварист? — спросил Комнацкий. — Разве только в качестве родственника он уговорил ее изменить образ жизни.

Вокруг начали смеяться и пожимать плечами.

— Неужели ты не знаешь? Да ведь они безумно влюблены друг в друга, целые дни проводят наедине, вместе выходят, вместе выезжают, даже, кажется, живут в одном доме, он внизу, а она наверху. Трудно сказать, кто там кого, но, судя по Зониному характеру, это она должна была вскружить голову своему кузену.

— Эварист, — воскликнул Комнацкий, — но это невозможно! Правда, он внезапно исчез, нигде не бывает, но я был уверен, что он готовится к экзаменам.

— И не думает о них!

— Он! Такой серьезный, такой суровый! — восклицал Комнацкий. — Нет, тут, должно быть, что-то другое, вы его не понимаете, я знаю его.

Окружающие смеялись.

— Что ж, сколько веревочку ни вить, а концу быть, — философически заметил один из присутствующих, — люди с темпераментом Эвариста нелегко сходят с ума, но если уж пустятся в дьявольский пляс, так до последнего издыхания…

— Вы видели Эвариста? Видели, как он выглядит? — вмешался Зориан. — Осунулся, исхудал, настоящий скелет! Но я, друзья мои, не удивляюсь. Зоня, от которой я до сих пор без ума, и святого положила бы на обе лопатки. Дьявол она или ангел, не знаю, но это, несомненно, незаурядная личность, не из нашей глины слеплена.

— Он прав! Честное слово! Совершенно прав, — горячо подхватил пан Генрик. — Я поклонялся ей издалека, приблизиться к ней теперь невозможно, но заявляю, что подобного обаяния, подобного взгляда, чего-то такого зовущего, увлекающего я не встречал во всем мире. Да, что до женщин, могу похвалиться, я изучал их во множестве, почти по всему миру, но ни наши гасконки, ни тринадцатилетние транстеверинки [9] Жительницы одного из районов Рима, расположенного за Тибром; в XIX веке считались образцом красоты и своенравия. , ни грузинки, ни белокурые дочери Альбиона… каждая из них по-своему прекрасна, но где им всем до Зони! Это нечто идеальное!

— Идеальное, — повторил за ним один из старых поклонников, — хотя она вовсе не изображает из себя ангела, скорее этакого лихого молодца, который может и напугать своей бесцеремонностью… Э, — прибавил он, — что и говорить. Видеть ее издалека — это еще не то. Вы бы видели и одновременно слышали ее, когда она пылает благородным негодованием, когда у нее сверкают глаза, когда она уподобляется Юноне, воинственной, страшной, непобедимой… Тут одно остается: пасть перед ней на колени.

— Saperlotte! — выругался француз. — Многое можно отдать за то, чтобы хоть подойти к ней поближе.

— Раньше это не стоило никакого труда, — кисло заметил Зориан, — а теперь с ней что-то случилось.

— Как это — «что-то»? Зоня влюбилась в Эвариста, он в нее, и готов поспорить, что они поженятся.

— А тогда, — насмешливо вставил Д'Этонпелль, — будет легко познакомиться!

Раздались смешки.

— Сомневаюсь, чтобы он женился на ней, — возразил один из присутствующих.

— Почему? — спросил Зориан. — Она может привести человека, к чему захочет: хоть к алтарю и свадьбе, хоть к реке и смерти.

— Я тоже не думаю, чтоб Эварист мог на ней жениться, — сказал Эвзебий. — Я знаю эту семью, мать воспротивилась бы… Все прошлое этой бедной Зони…

— Да что там особенного в ее прошлом? — заступился кто-то за Зоню.

Начали препираться, кто был «за», кто «против», одни оправдывали, другие сожалели, француз, потешно сложив руки, желал Зоне поскорей выйти замуж и разлюбить мужа.

— Что у женщин с таким характером неизбежно, — добавил он, — к тому же я слыхал, что ее избранник человек холодный, terre a terre [10] без полета (фр,). , заурядный…

— Прошу прощения, — прервал его Комнацкий, — это человек и с характером, и со способностями, и не только незаурядный, а среди тех, с кем довелось мне встречаться, один из наиболее достойных уважения, только скромный и не любящий лишнего шума.

Француз скривил губы.

— Добродетель скорее negative [11] отрицательного свойства (фр.). , я мало ее ценю; если из горшка не брызжет кипяток, значит, мало в нем содержимого…

— А если из горшка брызжет, — возразил Комнацкий, — то содержимое чаще всего выплескивается на землю пустой пеной.

С этими словами он встал, взял свою шляпу, поклонился и вышел.

— Самонадеянный педант! — бросил кто-то вслед Комнацкому. Француз усмехнулся.

— У таких… э-э… застегнутых на все пуговицы обычно грязное белье или вообще никакого.

Разговор перекинулся на всякие пустяки.

Комнацкий, который искренне любил Эвариста, был огорчен услышанным известием. Навряд ли это была всего лишь чья-то праздная выдумка, однако он тешил себя надеждой, что многое здесь преувеличено. Так или иначе, он решил сам убедиться, как обстоят дела, то есть пойти к Эваристу и поговорить с ним откровенно.