Оулавюр Сигурдссон - Избранное

Антракт, в зале зажегся свет [85] В исландских кинотеатрах во время сеанса принято делать антракт. .

Почему он держит это в тайне? Зачем он пытался обмануть меня?

— Интересно? — спросила Кристин.

Я замялся.

— Мне жутко интересно, — сообщила она. — Между прочим, я потеряла перчатку или забыла ее у тебя.

Я вспомнил, что по воскресеньям бабушка часто просила меня почитать вслух Нагорную проповедь. «Вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего». В конце концов, что мне духовные шатания Стейндоура Гвюдбрандссона. Ни он не обязан отчитываться передо мною в своих действиях, ни я перед ним. В общем это вполне невинное занятие — сочинять слова к танцевальной музыке, писать стишки о Магге и Маунги, Свейдне и Сигге. А сам я разве не работаю в «Светоче», не перевожу произведения сомнительных достоинств, не краду для шефа анекдоты из календаря Патриотического общества?

— Очень надеюсь, что она найдется, — продолжала Кристин. — Перчатки такие красивые, мне мама их на день рождения подарила.

Когда антракт кончился, узел, который я тщился распутать, затянулся еще безнадежнее. Как и раньше, я старался успокоить себя мыслью, что все это не имеет никакого значения: ведь Земля — пылинка в бесконечной Вселенной, а люди так малы, что этого не выразить словами. Тем не менее я вновь и вновь возвращался к тому же вопросу: в чем причина, что мне так трудно взглянуть в глаза действительности, понять жизнь на этой пылинке во Вселенной, самого себя? Я знал, что мне не хватает образования и опыта, но может быть, я еще вдобавок просто глуп? Дурак? Или из меня делают дурака?

Я услышал голос Вальтоура: «Какие преступления сейчас больше всего любят?»

Я услышал голос Стейндоура: «Pray for us sinners now and at the hour of our death!»

Когда-то мне хотелось купить огромный орган и наполнить все небо могучими звуками. Когда-то мне хотелось стать поэтом, естествоиспытателем, пастором. Почему я не стремлюсь упорно и настойчиво к определенной цели? Почему я все время во власти сомнений и тревоги?

Знаю ли я самого себя?

Кто я?

Кто такой Паудль Йоунссон из Дьюпифьёрдюра?

Мною овладела странная апатия, и видел я перед собой уже не иностранных актеров, а фотографию матери, снятую, когда она была в расцвете лет, и в ушах моих вновь и вновь звучала одна фраза, один приказ: поезжай в Грайнитейгюр и спроси дядю Сигхватюра и его жену Адальхейдюр, кто был Йоун, кто был твой отец!

Нет!

Поезжай в Грайнитейгюр…

Не могу!

…спроси дядю Сигхватюра и его жену Адальхейдюр…

Не хочу!

…кто был Йоун, кто был твой отец. Поезжай в Грайнитейгюр…

Может быть, сказал я себе. Когда-нибудь.

Перед самым концом сеанса вдруг громко заиграла музыка, я вздрогнул и проснулся. В первый момент я не мог сообразить, где нахожусь; сконфуженно огляделся и протер глаза. По счастью, кажется, никто не заметил, что я задремал.

— Мама на день рожденья подарила! — услышал я голос Кристин.

Ей захотелось, не откладывая, выяснить, потеряла ли она перчатку или оставила у меня. По дороге ко мне она без умолку говорила об артистах, игравших в фильме, в особенности о Тайроне Пауэре. Еще она сообщила свое мнение о том, как были одеты женщины, сидевшие в зале рядом с нами. На продавщице (Кристин знает ее в лицо, она, пожалуй, слишком уж тощая, и рот у нее великоват, но в общем хорошенькая) было пальто стального цвета, ужасно красивое: покрой элегантный, материал — прелесть, пуговицы — мечта. Стоить такое пальто должно… ну просто уйму денег.

Вот мы идем, думал я, два человека, два существа, такие крохотные, что этого и словами не выразить. Мы идем рядом по пылинке в бесконечной Вселенной.

— Ты обратил внимание на ту низенькую, толстенькую в красной шляпе? А шляпа булавкой украшена.

— Какой булавкой?

— Ты не заметил булавки?

— Ну, наверное, заметил, — рассеянно ответил я, продолжая думать о том, какие мы маленькие и беззащитные перед временем и пространством.

— Жутко безвкусная, — сказала Кристин. — Мне бы в голову никогда не пришло показаться в такой шляпе!

Мы были уже в двух шагах от моего дома, когда откуда-то с весеннего неба послышался крик птицы-травника. Для меня он явился приветом с далекого болота. Мы вошли в дом, но крик этот еще долго звучал у меня в ушах, какая-то струна зазвенела у меня в груди. Я зажег свет, и Кристин сразу же увидела свою перчатку.

— Вот она! Как я рада!

Она обещала родителям вернуться сегодня не поздно, но все же на минутку присядет. Который час? А шоколад мы весь доели? Она расстегнула пальто, села на диван и откусила кусочек плитки. Надо помочь маме завтра убрать квартиру, в субботу — все испечь, в воскресенье, на троицу, их всех пригласили в Хабнарфьёрдюр [86] Хабнарфьёрдюр — город примерно в 10 км к югу от Рейкьявика. на торжество по поводу конфирмации, а вечером они ждут гостей. Так что мы, вероятно, увидимся только в понедельник.

Это травник, думал я.

— Милый, — сказала она. — Тебе надо купить новый костюм и новые ботинки.

— Сейчас не могу.

— А еще хорошо бы новое пальто.

Мне вспомнились луга в Грайнитейгюре, голубое весеннее утро, алый летний вечер. Я непроизвольно бросил взгляд на фотографии мамы и бабушки и тут же почувствовал, как мне не хватает снимка, которого у меня никогда не было и которого я никогда не видел, даже во сне. Я рассеянно слушал болтовню Кристин, отвечал «да» и «нет». Она расспрашивала, не затянется ли мой переезд на Аусвадлагата, случится ли это до четырнадцатого мая. Во вторник? — спросила она. Во второй половине дня? А дом деревянный? Или каменный? Двухэтажный? Как ей хочется побывать у меня на новом месте! Она готова помочь перенести туда мои пожитки. А чей это дом? Бьярдни — управляющего Бьярдни Магнуссона? Нет, она это имя не слышала, а вот папа, конечно, его знает, он очень со многими знаком.

Какое-то время она молча теребила перчатку. Я тоже ничего не говорил. На лестнице послышались тихие шаги: Маульфридюр возвращалась — видимо, от жениха, — напевая песенку о Свейдне и Сигге.

— Тебе нездоровится? — спросила Кристин.

Я покачал головой.

— Устал?

— Нет.

Она бросила на меня необычный взгляд.

— О чем ты думаешь?

Что ей ответить? Едва ли она в состоянии задуматься над тем, как загадочна человеческая жизнь и как малы мы перед лицом бесконечной Вселенной. История моего товарища по палатке и автора текстов к танцевальным мелодиям, напечатанных в «Светоче», слишком запутанна, чтобы я мог ее быстро рассказать. Моя семья, летние месяцы в Грайнитейгюре, фотографии матери и бабушки, снимок, которого у меня никогда не было и который я никогда не видел…

— Неужели ты думаешь о войне?