Джордж Мур - Эстер Уотерс

Тут Его Милость почувствовал, что у него пересохло в горле, и это напомнило ему о пинте превосходного клярета, которую он привык выпивать за завтраком, и мысль эта тут же вдохновила его на не менее превосходную обличительную речь, направленную против пива и спиртных напитков как источника всех зол. А крупный проигрыш Его Милости по вине лошади, клички которой ему никак не удавалось припомнить, помог ему с большой силой и убедительностью развить свою теорию взаимосвязи азартных игр и пьянства, обоюдно поддерживающих и укрепляющих друг друга. Когда известие о том, что Бен Джонсон проиграл скачку, дошло до ушей Его Милости, он выпил две кварты шампанского, и воспоминание об этом обстоятельстве послужило материалом для чрезвычайно красочного описания упадка духа, возникающего в результате крупного проигрыша, порождающего, естественно, стремление найти забвение в алкоголе. Пьянство и азартные игры — социальное зло, и оно растет. Однако оно вполне поддается искоренению — для этого требуется лишь твердое законодательство. Далеко не первый процесс такого рода слушается сейчас в этом суде, подобных случаев много. Но данный процесс чрезвычайно типичен, ибо в нем нашли отражение все наиболее яркие черты того порока, который побудил Его Милость уделить ему так необычно много своего времени. Преступления, подобные этому, все учащаются, и если они будут учащаться и дальше, для пресечения их должен быть введен более строгий закон. Но даже в рамках ныне действующего законодательства все букмекерские конторы и питейные дома, где принимаются ставки на лошадей, существуют нелегально, и прямой долг полиции принять меры к тому, чтобы накрыть нарушителей закона с поличным и привлечь их к ответственности. Тут Его Милость кинул взгляд на дрожащую от страха женщину за барьером и приговорил ее к полутора годам каторжных работ, после чего, собрав лежавшие перед ним бумаги, тотчас раз и навсегда выкинул ее из своей памяти.

Суд удалился на обеденный перерыв; Эстер и Уильям протолкались сквозь толпу адвокатов и секретарей. Первые минуты протекли в молчании. Уильяма задело за живое замечание Его Милости по поводу питейных домов и мера, предложенная им полиции, — усилить бдительность и не оставить камня на камне, но положить конец этому проклятью и бичу неимущих классов. Старая, как мир, история: для богатых — один закон, для бедняков — другой.

Уильям не пытался вникать в этот вопрос глубже; ему казалось, что на судебном разбирательстве проблема была исчерпана до конца; вспоминая слова этого судьи-фарисея, он думал о том, как трудно ему будет укрыться от глаз закона. А если его накроют, то придется платить сто фунтов штрафа, и к тому же можно потерять патент. Что же тогда делать? Он таил свой страх про себя, не признавался в нем Эстер. Она пообещала не заводить больше разговора о скачках, но мнения своего не изменила. Она была из тех упрямых натур, что лучше умрут, чем откажутся от своих взглядов. Вместе с тем ему очень хотелось узнать, что думает она по поводу речи, которую произнес Его Милость. Небось она сейчас снова и снова перебирает его слова в уме.

Однако Уильям ошибался. Перед глазами Эстер стоял образ худой, измученной Сары. Она думала о той жалкой похлебке, которая станет теперь ее каждодневной пищей, о дощатых нарах, на которых она будет спать, и о том, какая горькая участь ее ждет, когда она выйдет из тюрьмы.

Был яркий зимний день. Служащие из Сити в теплых, застегнутых на все пуговицы пальто спешили каждый по своим делам; в пронизанном ветром небе стайка голубей кружилась над рядами телеграфной проволоки. На Флит-стрит группы репортеров разбредались по многочисленным закусочным, буфетам и кафе. Их торопливая подвижность выделяла их из толпы, и Эстер бросилось в глаза, каким медлительным выглядит Уильям по сравнению с ними и как свободно болтается на нем одежда. А холодный воздух уже щекотал ему легкие, вызывая кашель, и Эстер попросила его застегнуть пальто. Они вышли на Стрэнд, прошли мимо закусочной, из которой на них повеяло аппетитным запахом, и Уильям сказал:

— Я вроде немного проголодался, а ты? Может, пообедаем здесь?

— Глянь-ка, это не жена старика Джона? — спросила Эстер.

— Ну да, она и есть, — сказал Уильям, — Хорошо, что этот малый как раз давал ей шиллинг, и она нас не заметила… Боже милостивый, вот уже до чего они докатились! Видала ты когда-нибудь такие лохмотья? А нога-то — как бревно и в одном рваном чулке, без башмака. Не гляди на нее, все равно ее не пустят с нами в закусочную.

Они съели свой обед в полном молчании. Это было печальное утро, и при виде нищенских отрепьев миссис Рэндел душа Эстер исполнилась мрачных предчувствий. Шумная многолюдность закусочной лишь помогала углубляться в свои мысли, и Эстер, словно со стороны, увидела себя в беспощадном потоке жизни. Испуг охватил ее. Так в поле, под темным грозовым небом, животные со страхом ждут приближения бури. Ей внезапно припомнилась миссис Барфилд, и она отчетливо услышала ее голос, предостерегающий против игры на скачках, сулящей неисчислимые беды. Где-то она сейчас? Доведется ли им встретиться когда-нибудь? Мистер Барфилд скончался, мисс Мэри по слабости здоровья вынуждена выезжать за границу, прежняя жизнь ушла и никогда не вернется. Слова миссис Барфилд неожиданно пришли ей на ум. Она никогда не понимала их до конца, но и забыть тоже не могла; они звучали в ее ушах на протяжении всей ее жизни; «Дитя мое, — говорила миссис Барфилд, — я на двадцать с лишним лет старше вас, и, поверьте мне, годы пролетают, как краткий сон. Жизнь — ничто. Мы должны думать о том, что ждет нас за гробом».

— Выше голову, старуха! Полтора года — это, конечно, не шутка, но жизнь-то еще впереди. Сара выдержит. А когда она выйдет из тюрьмы, мы поглядим, что можно для нее сделать.

Эстер вздрогнула, выведенная из задумчивости словами Уильяма. Она рассеянно на него поглядела, и он понял, что мысли ее витали где-то далеко.

— А я думал, ты это из-за Сары так расстроилась.

— Нет, — сказала Эстер, — Я думала не о Саре.

Уильям нахмурился, лицо его помрачнело. Он готов был голову прозакласть, что Эстер думает сейчас о том, какое это зло — игра на скачках. Терпенья ж нет, когда жена все время терзается из-за того, чего никак нельзя изменить.

Уильям расплатился, они вышли, остановили проезжавший мимо омнибус, а от Пиккадилли до дома решили пройтись пешком, и первый, кого они увидели, войдя в пивную, был старик Джон. Он сидел в углу на высоком табурете в совершенно пустом зале. Мертвенно-серое лицо его понуро клонилось на ветхий, ненакрахмаленный пластрон сорочки, остатки рваного шарфа были дважды обмотаны вокруг худой, морщинистой шеи и завязаны причудливым узлом, вышедшим из моды полвека назад; на нем были грязные, рваные и кое-как залатанные брюки неопределенного цвета и стоптанные башмаки; позеленевший от времени сюртук, мятый, рваный и ставший непомерно большим для его исхудалого тела, болтался на костлявых плечах. Видно было, что старик очень ослаб, и взгляд его слезящихся глаз был тускл и лишен выражения.