Франсуа Мориак - Черные ангелы

— Но голос? Хриплый голос?

Катрин пожала плечами: Андрес ведь рассказывал однажды, что его отец великолепно их всех копирует и у него это очень потешно получается. Разве он не помнит?

— Но в таком случае… в таком случае… Она, может быть, и приехала в понедельник… Да нет! Какой же я дурак! Он конечно же телеграфировал ей из Люгдюно, чтобы она не приезжала, и подписал моим именем…

Катрин ответила:

— Да, возможно… — Из чего старик заключил, что она в это не верит.

Она приоткрыла дверь: с первого этажа доносилось равномерное постукивание.

— Это Андрес, он готовит патроны, — прошептала Катрин. — За ним тоже нужен глаз да глаз. Я вчера сказала об этом маме, и представляешь, что она мне ответила? Что он ее избегает и шарахается от нее, когда она заходит в комнату…

— Твоя мать… — перебил ее Деба.

— Да, да! Не сомневайся! Она нас предала. Будет тебе урок! — бросила Катрин с яростью.

Помолчав некоторое время, она добавила тихо:

— В ночь с понедельника на вторник мама была в комнате Градера, якобы его лечила. Мне она заявила, что он болен. Действительно, насколько я могла видеть из коридора, он лежал весь красный и, похоже, у него был жар. Мама послала меня за банками.

— Если бы он выходил из дома после ужина, ты бы услышала?

— Не обязательно… Вспомни, мы в тот вечер совсем утратили бдительность. Я радовалась, что не надо тащиться на вокзал по такой гадкой погоде.

— И что же ты думаешь?

Вместо ответа Катрин развела руками.

— Если эта особа приехала, как мы и договаривались, в понедельник…

Деба замолчал, их взгляды встретились. Стояла тихая зимняя ночь. Катрин хотела, как обычно, помочь отцу лечь в постель, но он отказался наотрез: им овладел безотчетный детский страх.

— Кто-то поднимается по лестнице, — пролепетал он голосом испуганного ребенка.

— Какой ты, папа, нервный! — проворчала Катрин и выглянула в коридор. — Это мама идет спать… Нет, повернула сюда.

— Пусть войдет! — прошептал Симфорьен.

Когда Матильда появилась в дверях, оба смолкли, пораженные ее видом: блуждающий взгляд, желтые пятна на щеках, растрепанный пучок с торчащей из него шпилькой.

— Катрин, дорогая, спустись, пожалуйста, к Андресу, побудь с ним, найди какой-нибудь предлог. Разговори его, пусть лучше он разозлится, выйдет из себя. Молчание, в котором он замкнулся, меня пугает.

— Э! — перебил ее Деба. — Сиди с ним сама и оставь Катрин в покое. А мне, думаешь, помощь не нужна? Мне разве ничего не угрожает? И ты прекрасно об этом осведомлена, обманщица!

Он приподнялся, опираясь на ручки кресла, и тут же снова откинулся на спинку. Матильда его как будто не слышала.

— Я тебя умоляю, детка, — настаивала она. — Сходи к Андресу. А я подменю тебя здесь.

— Ну уж нет! — вскричал старик. — Чтобы ты отдала меня в руки этому…

Он заикался от ярости и страха. Катрин в нерешительности стояла у двери.

— У меня будет неспокойно на душе после того, что ты сделала… — сказала она матери. — Как ты могла взять сторону такого человека!

— Но, Катрин, он же отец Андреса!

— И что? Мы хотели, чтоб он убрался отсюда, чтобы духу его тут не осталось. Андресу это только на пользу бы пошло…

— Тебе, детонька, не сказали всей правды, — горячо возразила Матильда. — Если бы речь шла только о том, чтобы он уехал! С ним должны были разделаться. Эта девка собиралась сдать его полиции. Я боялась позора для Андреса… Я считала, что защищаю его, а, оказалось, навлекла еще худшую беду. Я думала: предупрежу его отца, и он уедет. Избавит нас от своего присутствия, а сам уж как-нибудь выкрутится… Я хотела, как лучше… Не могла же я предвидеть…

Тут она увидела настороженно обращенные к ней два лица, взгляды, прикованные к ее губам в тревожном ожидании. Она провела рукой по лбу.

— Нет, нет, я ничего не знаю, не больше вашего, клянусь! Просто мне страшно, меня мучают подозрения…

Она опустилась на стул. Деба с дочерью ждали продолжения… Но Матильда словно погрузилась в забытье. Едва ли она слышала, как Катрин пререкается с отцом:

— Ты же говорил, что она его увезет, и все. Слово давал.

— Что бы она стала с ним делать — это не моя забота. Мне это глубоко безразлично.

— Все, что касается Андреса, нам небезразлично.

— Говори за себя, дурочка.

Катрин повернулась к матери и сказала громко:

— Хорошо, мама, побудь здесь, а я посмотрю, что творится внизу.

— Я запрещаю тебе оставлять меня одного! — завизжал Деба, но дочь сделала вид, будто его не слышит, и быстро сбежала по лестнице.

В вестибюле она зажгла люстру, дверь в столовую была открыта. Она прошла дальше, в закуток, в шутку называвшийся у Дю Бюшей арсеналом, потому что там хранились охотничьи принадлежности.

В стойке у стены красовались ружья всевозможных устройств и калибров: от старинного шомпольного, заряжавшегося через дуло (из него отец Градера ни разу не промазал по вальдшнепу), до «лефоше», принадлежавшего прапрадеду Дю Бюшей; здесь же можно было увидеть и «хаммерлессы» последних моделей. Сидя за простым еловым столом, Андрес отмеривал и забивал в гильзы порох и дробь. Он на секунду поднял глаза и с отсутствующим видом посмотрел на вошедшую Катрин. Весь он как-то осунулся, губы были крепко сжаты, выражением лица он напоминал больное животное, отказывающееся от пищи.

— Ветер переменился, — начала Катрин. — Завтра можно идти на вальдшнепа. Если ты приготовишь для меня патроны…

Андрес заглянул в шкаф.

— Их тут предостаточно, — сказал он усталым голосом.

— Если ты не возражаешь, чтобы я пошла с тобой…

— Мне один черт! — буркнул он и пожал плечами.

Катрин и бровью не повела. Оторвавшись от своего занятия, он теребил в руках пустую гильзу. Потом вдруг спросил раздраженным тоном:

— Чего ты на меня уставилась?

Катрин вздрогнула:

— Я привыкла все терпеть, Андрес. Знаю, я и сама бываю не слишком приветлива… Но мне очень многое приходится сносить…

— Всем приходится…

— Но видеть, как ты страдаешь, — закончила она, — это выше моих сил.

И слезы брызнули у нее из глаз. Личико сморщилось: так хныкала она маленькой девочкой, когда он ее дразнил. Андрес давно позабыл эту плаксивую гримаску, поскольку уже много лет видел Катрин либо хмурой, либо насмешливой. Он искал подходящие слова, а она удивлялась, что он до сих пор не осадил ее какой-нибудь грубостью. Наконец он сказал:

— Не беспокойся обо мне. Мне все безразлично.

А затем, впервые за все то время, что они жили под одной крышей, она услышала из его уст отвлеченное суждение о жизни:

— Все слишком ужасно, тебе не кажется?

О чем он думал? — спрашивала себя Катрин. Только ли о женщине, которую любит? Наверное, и об отце тоже. В последние дни на него столько обрушилось. А что произошло между ним и его дорогой Тамати? Почему он не желает ее видеть?