Вильям Хайнесен - Избранное

— Вибеке! — позвал он, и девочка вошла в комнату и вопросительно уставилась на него, закинув голову и раскрыв рот. — Вибеке! — шепнул отец. Он поднял девчушку, усадил на диван и зашептал ей на ухо:

— Вибеке, мы… мы разбогатели… мы разбогатели, Вибеке! Бедняжка моя, ты даже не знаешь, что это такое. Но ты пойми… пойми!..

Она воззрилась на него своими печальными мутными глазками. Он крепко прижал к себе бедную унылую головку, поцеловал в лоб. И после этого лег на диван, обессиленный и сонный от одолевшей его дурноты. Поразительно, какую он чувствовал сонливость! Мгновение он лежал и буквально боролся со сном. Потом вдруг разом вскочил, бросился к письменному столу и схватил письмо, не дыша, пробежал его глазами и весь покрылся испариной.

Нет, это не вымысел. Черным по белому написано, сухо и деловито, что он унаследовал сто сорок шесть тысяч крон. Дядюшка Андреас наконец-то скончался в возрасте девяноста двух лет, и он — единственный наследник.

— Вот ведь как долго может прожить человек! — громко сказал он себе и невольно рассмеялся, поняв нелепость своего замечания. — Разумеется, можно прожить и до девяноста двух и даже до ста одиннадцати лет! — продолжал он дурачиться. — А я ведь, в сущности, давно уж оставил надежду, что он умрет! — снова рассмеялся он. — То есть что я его переживу.

— Хочу кубички! — сказала Вибеке.

— Ты хочешь поиграть в кубички? — улыбнулся ее отец и принялся шарить повсюду в поисках жестянки с пустыми спичечными коробками. — Скоро у тебя будут новые кубики, папа купит тебе красивые новые кубики, и еще лошадку-качалку и… много, много всего!

— Шутка сказать, сто сорок шесть тысяч крон! — продолжал он, адресуясь к себе. — Ладно бы, ну, скажем, тысячи четыре, это еще можно себе вообразить. Да я бы и такой малости страшно обрадовался! А тут… нет, это поистине смехотворно! Поистине смехотворно!

— Где красивые новые кубички? — жалобно спросила девочка.

Мортенсен покачал головой, давясь от смеха, у него слезы выступили на глазах.

— Какого дьявола, чего тут, собственно, смешного? — выбранил он себя.

Однако он ничего не мог поделать с этим истерическим смехом, неизвестно откуда взявшимся, как перед тем тошнота. Он беспокойно косился на кухонную дверь. «Уж не свихнулся ли я?» — подумал он, и на миг у него даже потемнело в глазах. Пришлось опять прилечь на диван. Вздор, чепуха, конечно, не свихнулся. Хотел бы он видеть нищего бедолагу, загнанного и затравленного, который бы на его месте не потерял головы!

Но подумать только, что дядюшка Андреас, этот старый сумасброд, был такой богач! В молодые годы Андреас был фермером, а затем плантатором в Америке. Когда ему перевалило за пятьдесят, он продал свои владения и вернулся на родину, изнуренный болезнью, согнувшийся в дугу от ревматизма. Однако живуч оказался, несмотря ни на что.

В свое время, правда, ходили слухи о невообразимом богатстве дядюшки Андреаса. Но ведь подобные слухи легко пускают ростки в провинции, где людям не о чем особенно говорить. Н-да… а теперь, стало быть, доказательства налицо!

Мортенсен вдруг увидел перед собой дядюшку с такой живостью, точно это был мираж: дряхлый старик, брат его деда, согнувшийся, словно под тяжестью злой, непосильной ноши; землистое лицо и угрюмый, пристально сверлящий взгляд. Как будто старик нарочно явился, чтобы заставить вспомнить о себе и потребовать признания. Занятно. Мортенсен снова ощутил приступ дурноты и протяжно выдохнул воздух. Он всю жизнь терпеть не мог старого хрыча с его жесткой мученической улыбкой.

Ладно. Хватит об этом.

Магистр поудобнее улегся на диване. Он больше не чувствовал никакой сонливости. Одну только слабость. Слабость и спокойствие. Он лежал с закрытыми глазами, пытаясь собраться с мыслями, чтобы все здраво обдумать. Но ничего толком не получалось. Оглядываясь на свою жизнь, он производил ей смотр. Теперь это все пройденный этап, с которым ему предстоит проститься. Проститься с благодарностью.

Детство в Ютландии. Молчаливый отец, робкая набожная мать. Двое братьев, умерших молодыми. Ах… какое это все далекое и чужое — и однако настойчиво встает перед глазами, словно желая напомнить о себе в последний раз. Время, полное глухой тоски, стремления вырваться, жажды чего-то… чего-то большого, да. Учительская семинария, где он произвел сенсацию своими исключительными способностями. Годы учения в Копенгагене, голодная жизнь в коллегии Регенсен. Религиозные кризисы. Кьеркегор. Богословские исследования и отказ от них как от галиматьи. Первые попойки и женщины. Музыка. Товарищи. Общество мыслящих людей. Глуповатые девицы, за которыми, однако, невозможно не приволокнуться.

Магдалена Херц… волшебная звезда его молодости!

Фу!

Экзамены. Степень магистра. Снова попойки, все к черту, по наклонной плоскости, ниже, ниже… после ее скандальной измены. Мрак и скудость и долгие голодные дни, полные весеннего света и звенящей пустоты. И отзвуки, неумолимые, исступленные отзвуки бетховенской сонаты опус 31, номер 2, «Полночной сонаты», как Магдалена и он окрестили ее… «Полночной сонаты» с ее захлестывающими безднами страстной нежности и беспредельной муки.

Бегство! Долгая поездка в далекую страну, где он в отчаянии ухватился за вакантное место учителя в реальной школе… в небольшом городишке, где, думал он, можно будет упиться одиночеством и философией и, собравшись с силами, написать свое философское сочинение. Как бы не так! Школьный ад, провинциальный ад маленького городка! Злобные преследования, которым он постоянно подвергался за свое «вольнодумство»! Стычки со старшим учителем Бергом, этим недоучкой и бандитом, этим туполобым и спесивым унтером, которые закончились дурацким побоищем на школьном дворе, послужившим причиной его отстранения от службы.

Добрая, вечно растрепанная маленькая Николина, учительница, которая в те чудовищные, позорные дни была его единственным утешением и на которой он женился. Снова нищета, унижение, иссушающие мозги частные уроки. Место библиотекаря, предоставленное ему из милости, подачка на бедность. Малюсенькая бедная и унылая библиотека с вечным смрадом керосиновой печки. Смерть Николины от родов. Сентиментальная, сверхпылкая любовь к дочери, которую он боготворил, и страшный удар, когда оказалось, что она… что она!..

Ну вот, пожалуй, все подытожено.

Ничего подобного, не все!

Долгие мучительные годы. Сгоряча принимаемые решения еще раз бежать от всего. Терпевшие крах из-за полного отсутствия денег, а также из-за…

Да, из-за чего?

Из-за Вибеке? Чепуха. Несчастную дурочку ты бы вполне мог взять с собой и поместить в какое-нибудь подходящее заведение. Сочинение? Тоже ерунда. Эти словеса ты мог бы с таким же успехом плести в любом другом месте. Нет, друг мой любезный, причину надо искать глубже, гораздо глубже. В некоей проклятой роковой косности. Это болезнь души. Какая-то внутренняя поломка. Превращаешься в куколку, все старательнее оплетая себя нитями заумных метафизических построений, а потом вдруг пытаешься выбраться обратно наружу, не разрушив кокона. Пока наконец не соберешься с духом и не разрушишь его… после чего оказываешься самым жалким образом обречен бесприютно скитаться и зябнуть в мире действительности и втайне тосковать о превращении снова в куколку!..