Вильям Хайнесен - Избранное

— Он умереть за родина, Фредерик! — сказал Опперман таким громким голосом, как будто выступал на большом собрании. — Все вы, кто плавать, участвовать война за родина, как настоящие солдаты. А мы, кто владеть корабли, ставить все на карта и нести большие убытки ради блага всех. Да, так умирать и страдать люди сегодня на весь мир, кровь, пот, слезы… Во имя победа справедливость!

Глубоким взглядом он посмотрел в глаза Фредерику и повторил:

— Да, во имя победа справедливость в эта ужасный война! В конце концов! В конце концов, Фредерик! Через страдания к победа!

Они выпили. Фредерик понял, что пора уходить. Опперман проводил его до двери и еще раз пожал ему руку.

Не было еще и трех часов. Фредерик бродил наугад в эту лунную ночь, долго кружил вокруг больницы, зашел в ее пустынный двор и постоял в углу, ожидая, что кто-нибудь появится: сестра или Бенедикт Исаксен — санитар. Так и есть, вышел Бенедикт. Длинный и тощий, с непокрытой головой, лысый, в лунном свете он казался самой Смертью. Он провел рукой под носом и смахнул каплю.

Фредерик подошел к нему и заговорил. Бенедикт был немногословен, но сказал все, что нужно было. Раненому плохо, но он выживет. Он молод и крепок. Труп Ивара еще не трогали, он в морге, вместе с трупом молодой девушки, умершей от дифтерита.

— Пойдем туда, если хочешь, — предложил Бенедикт.

Фредерик побрел за ним как лунатик. В морг пробивались лишь слабые лунные лучи. Сильно пахло карболкой. Он увидел двое носилок, прикрытых простынями. Бенедикт отдернул простыню с головы Ивара, Фредерик смотрел на совершенно неузнаваемые черты лица, кожа которого приобрела какой-то серебристый оттенок. Он не мог понять, зачем он стоит здесь и смотрит, ведь это так странно и бесполезно. Санитар молча взял прислоненные к стене пустые носилки и снова вышел на лунный свет. Фредерик попрощался.

Его мучило тошнотворное чувство опустошенности, он вспомнил слова старой матросской песенки: «Плоть есть тлен». Вспомнил свое детство в маленьком домике на берегу моря, мать — он ее почти забыл, отца, который много лет болел чахоткой, а потом умер. Брата Антона, умершего в один год с отцом. Фредерику тогда было четырнадцать лет. Он только что кончил народную школу. Он вспомнил пустой дом, который снесли из страха перед заразой. Бревна пошли на новый мост через реку, и долго еще, когда он проходил по этому мосту, ему казалось, что он узнает запах собственного дома.

Год он жил на хуторе Кванхус, а потом ушел юнгой на катере «Спурн» вместе с товарищем детских игр Иваром. С той поры они были с Иваром неразлучны. Ивар уговорил его пойти в школу шкиперов. Два года назад, когда Ивар получил место капитана оппермановского судна, Фредерик стал его помощником. Это было и суровое, и прекрасное время. С Иваром он всегда чувствовал себя в гуще событий. Вокруг Ивара всегда что-то происходило. Никто не мог его удержать, если он что-то задумал. Никто не мог обвести его вокруг пальца. Фредерик с гордостью вспоминал, как Ивар однажды выставил за дверь исландского торговца рыбой и угрожал ему сначала судом, а потом своими кулаками за то, что исландец пытался навязать им плохо замороженную рыбу.

Фредерик дошел до кладбища, постоял у калитки, глядя на аллею, уходящую вверх. Почти вся листва с деревьев облетела, кучи листьев лежали в канавах и среди могил. Обнажив голову, он открыл калитку, но передумал и пошел обратно. Скоро он придет сюда в процессии за гробом Ивара. Он пошел дальше.

«Плоть есть тлен» — снова зазвучало у него в ушах.

Дорога вверх по холму привела к тропинке на хутор. Было всего три часа. Фредерик все еще не хотел будить обитателей хутора. Он бросил взгляд на домик, который спал в неведении, освещенный тревожным лунным светом.

Фредерик побрел обратно к городу. Его снова потянуло к больнице. Он знал, что делать там ему нечего, но он так привык быть рядом с Иваром. Если бы и в эту ночь можно было посоветоваться с Иваром!

В котельной горел свет. Фредерик подошел поближе и заглянул туда через щелочку в затемненном окне. Бенедикт сидел на ящике посреди котельной, луч света сбоку освещал его блестящую лысину и костлявое лицо; казалось, что у него пустые глазницы. Он был погружен в задумчивость.

Фредерик вошел в котельную. Ему необходимо было поговорить с кем-нибудь. Бенедикт посмотрел на него грустным, понимающим взглядом.

— Ивар был добрый, хороший юноша, — сказал он. — Он мог поступить опрометчиво, например, когда ударил Бергтора и судью, но только в пьяном виде. А вообще был добрый. Он был хорошим сыном своему отцу и хорошим братом своим сестрам, а тебе, Фредерик, хорошим другом.

Фредерик кивнул:

— Да, это правда, Бенедикт.

Санитар глубоко вздохнул и откашлялся. Потом медленно поднял голову и спросил:

— А как он относился к Иисусу? Ты должен это знать, Фредерик, вы ведь всегда были вместе. Искал ли он милости и спасения у Христа? Верил ли он в бога, Фредерик?

— Верил, — ответил Фредерик и еще раз повторил: — Верил. Но он никогда об этом не говорил.

— И вы никогда не молились на судне? — спросил Бенедикт.

— Нельзя сказать, чтобы молились, — ответил Фредерик. — Иногда я читал молитву по воскресеньям и праздникам и кто-нибудь из нас пел псалом. Ивар был не против.

— Не против? — спросил санитар и настороженно поднялся. — А как он мог быть против того, что вы чтите вашего бога и спасителя?

— Он не был, я же это и говорю.

— Еще бы не хватало, чтобы он был против того единственного, что необходимо человеку! — Санитар удивленно покачал лысой головой.

— Он не был против, — повторил Фредерик.

— Если бы он был против, — упрямо продолжал Бенедикт, — он был бы не лучше тех, кто соблазняет малых сих. Тогда лучше бы мельничный жернов…

Бенедикт проглотил фразу и поежился, как человек, понявший, что ему лучше промолчать.

Фредерик обиделся за Ивара и строго спросил:

— Что за мельничный жернов?..

— Был повешен ему на шею! — выпалил Бенедикт.

— А зачем вешать ему жернов на шею? — спросил Фредерик, притворившись, что не понимает. Санитар состоял в секте пекаря Симона, в крендельной общине, как ее называли.

Бенедикт поднялся и сказал, отвернувшись, голосом проповедника:

— Повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской! Разве ты не знаешь Священного писания, Фредерик?

И прибавил, обернувшись к Фредерику:

— Я говорил не об Иваре, а обо всех, кто насмехается над верующими.

— Он никогда не насмехался, — сказал Фредерик.

— Это хорошо, Фредерик, — сказал Бенедикт. — Это хорошо. Но этого мало. Если в человеке нет духа живого, человек мертв, хотя бы он и был живым.

— Где это написано? — спросил Фредерик.

— Это мои слова. Или слова, внушенные мне. А тот, в ком горит пламя духа, живет, даже если он мертв. Это тоже мои слова, Фредерик.