Вильям Хайнесен - Избранное

Хорошо. Хочешь знать еще больше? Что же я намерен делать теперь, когда меня разоблачили? Выпить. Понял? Хочу раздобыть бутылку водки и просто-напросто напиться и попасть туда, где живет скарабей. Я же все равно никому не нужен среди живых людей».

Он наклонился над бортом, надеясь, что его вырвет, но тщетно. Заметил, что руки у него светло-зеленого цвета и грязные, как бураки.

— Наполеон говорит, что у Карла-моториста есть пузырек хинных капель, — прошептал голос ему в ухо. Он вздрогнул, увидев щетки бровей и вечную улыбку Фьере Кристиана.

— Ради бога, дай мне этот пузырек! — простонал он. — Мне так плохо, так плохо.

— Его как-то забыл пассажир, — сказал Кристиан, принеся пузырек. — Возьми его, если надеешься, что это поможет. Ты плохо выглядишь, Енс Фердинанд.

Горький напиток пустил свои разъедающие корни по всему телу, и из них выросло бальзамическое растение непорочной тишины. В ушах стоял радостный звон.

Он осушил пузырек с лекарством и бросил его за борт.

Хмель от хинных капель держался лишь короткое мгновение, тоненький звон умолк и растаял, превратился в хаотическое дребезжание колокольчика, и тут же пришлось расплатиться головной болью и морской болезнью. Он наклонился над перилами, его вырвало зеленой желчью.

Увы. Можно мужественно переносить испытания, в которых ты неповинен, но не страдания, являющиеся следствием собственной глупости и слабохарактерности. И подобно тому, как благословенное влияние хмеля — это иллюзия, так и проклятие хмеля — это, в сущности, шутка, жестокая шутка… своего рода карикатура на страдание; в данное мгновение твои внутренности жжет и разъедает, а через неделю, когда будет выдернута заноза актуальности, ты вспомнишь об этом со снисходительной улыбкой.

Но, к сожалению, снисходительно улыбнуться авансом нельзя. Демонизм расплаты в том и состоит, что ты это сознаешь. Приходится стоять здесь с горьким вкусом желчи во рту, находясь на грани безумия и все же зная, что все это временное явление. В припадке легкомысленной глупости ты выбросил свое собственное «я»… и оно блуждает в печали, тоскуя по своему обычному месту, и оно найдет его, но вначале…

Но тут появляется нечто такое, что сразу властно возвращает выброшенное «я» на место, — перископ! Маленькая вертикальная черточка на темной воде, тросточка для прогулок, прогуливающаяся одна в океане, оставляя за собой чуть-чуть завихренную полоску воды.

Кристиан и его сын тоже увидели перископ и сразу же дали задний ход.

Да, что же еще делать? Ведь маленькому морскому гусю не убежать от подводной лодки. Здесь нет никакой щелочки, в которую мышка могла бы укрыться. Не остается ничего другого, как смиренно надеяться, что большой строгий кот — это добрый кот, умный кот, животное с золотым сердцем, которое только нехотя снисходит до убийства… Фьере Кристиан выбрал средством самозащиты улыбку, он стоит и улыбается, словно находится у фотографа и несколько стесняется того, что на него нацелен скрытый глазок.

Моторист поднялся наверх. Он осторожно вынимает из футляра чистые очки в роговой оправе и водружает их на свое измазанное маслом лицо.

Енс Фердинанд чувствует, как ледяной холод сковал все тело, как каждую пору стянуло и сжало, словно его окунули в раствор квасцов, но никогда в жизни он не был таким собранным, таким цельным, мысль чиста и холодна, как у полководца: невероятно, чтобы подводная лодка истратила дорогостоящую торпеду на такую просмоленную щепку, как «Морской гусь». Поэтому очевидно, что сейчас она явит нам свою так называемую башню, которая вынырнет на водную поверхность и сделает один или два милостивых выстрела. И на том история закончится.

Если не сделать контрхода. А что делают в таких случаях? Как надо сдаваться? Внезапно он поднял обе руки вверх и кивнул Кристиану и двум другим, чтобы они сделали то же самое. Немногие немецкие слова, которые он знал, сразу же пришли на помощь… Freunde! Freunde. Nicht schiessen! [18] Друзья! Друзья! Не стреляйте! (нем.). У них же, наверное, есть аппараты прослушивания. Черт возьми, когда нужно, оказывается, ты помнишь много немецких слов: Wir sind okkupiert! Sie willen uns befrein! Freunde! Heil Hitler! [19] Мы оккупированы! Вы нас освободите, друзья! Хайль Гитлер! (искаж. нем.).

Эти лицемерные слова покорности должны возыметь действие. Но нет, конечно же, на них не обратят внимания! Конечно! И нечего унижать себя трусливой сдачей!

Яростное пламя загорается в его душе. Он приставляет руки воронкой ко рту и кричит во всю мощь своих легких:

— Nur schiessen, Schweinehunde! Mörder! Gaskammerschweine! [20] Стреляйте, свиньи! Убийцы! Палачи газовых печей! (нем.).

— И торопитесь, — прибавляет он на своем родном языке. — Поскорее, черт возьми. Schnell! Schnell! [21] Быстро! Быстро! (нем.).

Перископ остановился. Кристиан, его сын и моторист воззрились на него, все трое совершенно парализованы, даже улыбка Кристиана исчезает, а Енс Фердинанд замечает, как паралич передается и ему. Ледяной холод исчез, все его тело горит, кровь тяжело стучит в висках, в ушах стоит шум. «Значит, конец», — произносит внутренний голос, но он не может связать с этим никакой мысли. Только стук молота в сердце и в голове. И смутное раскаяние, что он предал очкарика-моториста и молодого альбиноса — сына Кристиана. Что же касается нас — остальных, то черт с нами. И особенно с пекарем!

И наконец, где-то в животе — ожидание выстрела, тупое ощущение, что в тебя стреляют из орудия… это ощущение ему известно по его обычным мучительным снам. Боли оно не вызывает. «Для этого оно слишком объемно, оно слишком объемно! — выстукивает его мозг. — Объемно, слишком объемно… муха, которую убивают ремнем… объемно, объемно, объемно!..»

Четыре человека на боте как загипнотизированные смотрят на перископ. Он движется. Чуть-чуть поднимается и опускается. Исчезает. Медленно. Спокойно. Слышен легкий всасывающий звук под водой и глухой удар. Торпеда?

— Симон! — вдруг кричит Кристиан и молнией исчезает под палубой. Альбинос корчит гримасы, как будто борется с приступом чиханья, рот у него открыт, на какое-то мгновение он становится удивительно похожим на грудного младенца, который вот-вот разразится слезами.

Но ничего не происходит. Ничего, кроме того, что перископ исчез. Кристиан вернулся вместе с Симоном, тот совершенно спокоен, сонно позевывает и добродушно мигает на свет. Кристиан тихонько качает головой, улыбка медленно возвращается. Лицо сына тоже становится прежним, замкнутым, заросшим светлым пухом, с большими светлыми ресницами. Моторист вынимает футляр и осторожно укладывает драгоценные очки на место.

Мотор заводится. Редкий снег падает на буднично-серую воду. Значит, жизнь вернулась. Лицо Енса Фердинанда все еще пунцово-красное, тело в поту, как в лихорадке. Но и этот жар постепенно спадает. И появляется нечто очень похожее на разочарование…