Виктор Гюго - Отверженные

У Мариуса было два друга: молодой — Курфейрак и старый — Мабеф. Он отдавал предпочтение старику. Во-первых, он был обязан ему переворотом, который произошел в нем, во-вторых, благодаря ему он узнал и полюбил своего отца. «Он снял у меня пелену с глаз», — говорил он.

Этот церковный староста оказал решающее влияние на судьбу Мариуса.

Но, в сущности, г-н Мабеф был в этом случае лишь бессознательным и бесстрастным орудием провидения. Он просветил Мариуса случайно, сам не сознавая этого, подобно свече, которую вносит кто-нибудь, он был именно свечой, а не кем-нибудь.

Что же касается переворота в политических взглядах Мариуса, то Мабеф был неспособен ни понять, ни желать его, ни играть при этом руководящую роль.

Так как мы еще встретимся с г-ном Мабефом, то не мешает сказать о нем несколько слов.

Когда г-н Мабеф говорил Мариусу: «Я, конечно, одобряю политические взгляды», то он выражал как раз свое настоящее мнение. Все политические взгляды были для него безразличны, и он одобрял их все без исключения, лишь бы его оставили в покое. Так греки говорили про фурий {385} 385 Фурии — римские богини мщения, соответствуют греческим эриниям. : «прекрасные, добрые, прелестные» Эвмениды {386} 386 Эвмениды — в греческой мифологии другое обозначение эриний, которые перестали считаться богинями мщения и стали божествами благодати, предотвращающими несчастья и дарующими плодородие. . Политические убеждения Мабефа состояли в том, что он страстно любил растения, а еще больше книги. Он, как и все, обладал своим окончанием на «ист», без которого нельзя было существовать в то время, но не был ни роялистом, ни бонапартистом, ни хартистом, ни орманистом, ни анархистом, он был букинистом.

Мабеф не понимал, как могут люди ненавидеть друг друга из-за такого вздора, как хартия, демократия, легитимизм, монархия, республика и т. д., когда в мире столько различных трав, мхов, кустарников, которыми можно любоваться, столько фолиантов и даже книг в тридцать вторую долю листа, которые можно просматривать. Он остерегался быть бесполезным. Его страсть к старым книгам не мешала ему читать. Будучи ботаником, он вместе с тем был и садовником. Когда между ним и полковником Понмерси завязалось знакомство, у них нашлась общая симпатия. Полковник выращивал цветы, Мабеф — плоды. Ему удалось вывести сорт груш, таких же сочных, как сен-жерменские. Благодаря одной из его комбинаций, у нас появилась знаменитая теперь осенняя мирабелла, не уступающая ароматом летней. Он ходил в церковь скорее по привычке, чем по набожности; к тому же, любя смотреть на человеческие лица и ненавидя шум, он только в церкви находил тихую, безмолвную толпу людей. Чувствуя, что нужно приносить хоть какую-нибудь пользу государству, он занял должность церковного старосты. Ему никогда не удавалось полюбить ни одну женщину больше луковицы тюльпана и ни одного мужчину больше эльзевира. Ему уже давно перевалило за шестьдесят лет, когда кто-то спросил его:

— Разве вы не были никогда женаты?

— Я позабыл, — отвечал он.

Если ему случалось иногда говорить — с кем не случается этого: — «Ах, если бы я был богат!», то он говорил это, не любуясь хорошенькой девушкой, как Жильнорман, а заглядываясь на какую-нибудь старинную книгу.

Он жил один со старухой-экономкой. У него была легкая хирагра, и, когда он спал, одеяло приподнималось на его старых, скорченных от ревматизма пальцах. Он написал и издал книгу «Флора окрестностей Котереца» с раскрашенными таблицами. Она пользовалась довольно большой известностью. Он хранил у себя клише и продавал книгу сам. Два или три раза в день к нему, на улицу Мезьер, приходили покупатели. Он выручал на книге тысячи две франков в год: в этом заключался почти весь его доход.

Несмотря на скудные средства, ему удалось с помощью терпения, лишений и времени собрать драгоценную коллекцию редких образцов разного рода. Он выходил не иначе как с книгой под мышкой, а возвращался нередко с двумя. Единственное украшение его квартиры в нижнем этаже, состоявшей из четырех комнат с садиком, составляли гербарии, оправленные в рамки, и картины старинных мастеров. Один вид шпаги или ружья приводил его в ужас. Во всю свою жизнь он ни разу не подходил к пушке, даже у Дома Инвалидов. У него был сносный желудок, у него был брат кюре, совсем белые волосы, рот без зубов и такого же сорта ум, дрожание во всем теле, пикардийский акцент, детский смех, необыкновенная боязливость и вид старого барана. К этому нужно добавить, что он не чувствовал ни дружбы, ни привычки ни к одному живому существу кроме старика-книготорговца у ворот Сен-Жак, которого звали Руайоль. Мечтой Мабефа было акклиматизировать во Франции индиго.

Служанка его была тоже в своем роде разновидностью простодушия. Добрая старушка осталась девственницей. Ее старый кот, Султан, царил в ее сердце и поглощал весь запас заключавшейся в ней любви. Она никогда не мечтала о мужчине. Она не могла бы изменить своему коту. У нее так же, как у него, росли усы. Белые чепцы, которые она постоянно носила, составляли ее единственную гордость. В воскресенье, после обедни, она обыкновенно считала свое белье в чемодане и раскладывала на кровати куски материи на платья, которые она покупала, но никогда не отдавала шить. Она умела читать. Мабеф прозвал ее «тетушкой Плутархом».

Мабеф относился к Мариусу благосклонно, потому что тот со своей молодостью и мягким характером согревал его старость, не запугивая его робости. Молодость, соединенная с кротостью, действует на стариков, как солнце без ветра. Когда Мариус пресыщался военной славой, пулями, походами, контрмаршами и всеми знаменитыми битвами, в которых его отец раздавал и получал страшные сабельные удары, он шел к Мабефу, и старик рассказывал ему о герое, как о любителе цветов.

Около 1830 года брат Мабефа, кюре, умер и почти тотчас же вслед за этим весь горизонт, как при наступлении ночи, омрачился для Мабефа. Банкротство нотариуса лишило его десяти тысяч франков — в этом заключалось все его имущество, как лично ему принадлежавшее, так и доставшееся по наследству от брата. Июльская революция произвела кризис в книжной торговле. А когда денежные дела плохи, то прежде всего перестают покупать разные «Флоры». И продажа книги «Флора окрестностей Котереца» сразу остановилась. Неделя проходила за неделей, а покупателей не было. Иногда Мабеф вздрагивал, услышав звонок. «Это водовоз, сударь», — грустно говорила ему тетушка Плутарх. Кончилось тем, что в один прекрасный день Мабеф покинул улицу Мезьер, сложил с себя обязанности церковного старосты, распростился с церковью Святого Сюльпиция, продал часть не книг, а гравюр, которыми дорожил меньше, и поселился в маленьком домике на бульваре Монпарнас. Однако он прожил там только четверть года по двум причинам: во-первых, нижний этаж с садом стоил триста франков в год, а он не мог тратить на квартиру больше двухсот франков, во-вторых, рядом с домом помещался тир Фату, и оттуда постоянно раздавались пистолетные выстрелы, чего не в силах был выносить Мабеф.