Виктор Гюго - Отверженные

— Этих раненых несут не с нашей стороны.

Но эта надежда длилась недолго и быстро померкла. Меньше чем в полчаса все было кончено, и бунтовщики почувствовали, что их как будто придавила тяжелая свинцовая плита, которую равнодушие народа набросило на покинутых им на произвол судьбы непокорных упрямцев.

Общее возмущение, которое, казалось, как будто начало охватывать весь Париж, вдруг замерло, и теперь все внимание военного министра и генералов могли сосредоточиться на оставшихся еще не уничтоженными трех или четырех баррикадах. Солнце поднималось над горизонтом. Один из революционеров сказал Анжолрасу:

— Здесь хотят есть. Неужели мы и в самом деле должны будем умереть голодными?

Анжолрас, который все время стоял, прислонившись к амбразуре и устремив глаза на противоположный конец улицы, утвердительно кивнул головой.

Курфейрак, сидя на камне рядом с Анжолрасом, продолжал насмехаться над пушкой, и каждый раз, как с ужасным шумом вылетало смертоносное темное облако, называемое картечью, он приветствовал пушку градом насмешек.

— Ты совсем запыхалась, бедная старая скотинка. Мне очень досадно за тебя! И чего ты шумишь попусту! Это нисколько не похоже на гром, а просто-напросто какой-то кашель.

Кругом все смеялись.

Курфейрак и Боссюэт, у которого бодрый веселый юмор возрастал вместе с опасностью, следовали примеру госпожи Скаррон {518} 518 Скаррон, Франсуаза (1636–1719) — внучка поэта Агриппы д'Обинье, жена поэта Поля Скаррона, под именем мадам де Ментенон стала фавориткой, а затем и морганатической женой Людовика XIV, оказывая на короля довольно сильное влияние. В период замужества за Скарроном принимала деятельное участие в литературных вечерах, устраиваемых ее мужем, где славилась своим остроумием. и заменяли еду шутками, а вино, которого не было, веселыми остротами.

— Я восхищаюсь Анжолрасом, — сказал Боссюэт. — Его хладнокровие меня поражает. Он одинок, и поэтому, по всей вероятности, он такой грустный. Анжолрас жалуется, что такую жизнь заставляет его вести высокое положение. У нас, у всех остальных, есть женщины, которых мы более или менее любим, которые заставляют нас сходить с ума, то есть делают нас храбрыми. Когда любишь, как тигр, то нет ничего удивительного, что и сражаешься, как лев. Это особый способ мести за удары, получаемые нами от гризеток. Роланд дал убить себя, чтобы отомстить Анжелике {519} 519 …Роланд дал убить себя, чтобы отомстить Анжелике… — В поэме итальянского поэта Лодовико Ариосто «Неистовый Роланд» (1532) главный герой, доблестный рыцарь Роланд, показан впавшим в безумие от несчастной любви к ветреной красавице Анжелике. . Все наше геройство исходит от наших женщин. Мужчина без женщины все равно что пистолет без курка, женщина заставляет мужчину стрелять. У Анжолраса нет женщины. Он никого не любит, а между тем умеет быть неустрашимым. Это нечто неслыханное: как это можно быть одновременно и холодным как лед, и смелым, как огонь!

Анжолрас, казалось, не слышал того, что говорилось по его адресу, но, если бы кто-нибудь стоял близко возле него, тот мог бы услышать, как он прошептал вполголоса: «Patria» [108] Родина (лат.). .

Боссюэт все еще продолжал насмешничать, когда Курфейрак вдруг крикнул:

— Еще одна!

И затем голосом привратника, докладывающего о посетителях, прибавил:

— Меня зовут восьмифунтовая пушка.

И в самом деле на сцене появилось новое действующее лицо, второе артиллерийское орудие. Артиллеристы быстро подтащили пушку и поставили ее рядом с первой.

Это обещало близкую развязку.

Через несколько минут обе пушки открыли стрельбу по баррикаде; регулярная пехота и национальная гвардия поддерживали ружейным огнем артиллерию.

На некотором отдалении слышались другие пушечные выстрелы. В то время как две пушки грохотали на улице Шанврери, два других орудия, из которых одно стояло на улице Сен-Дени, а другое на улице Обри-ле-Бушэ, громили баррикаду Сен-Мерри. Выстрелы из четырех пушек отдавались печальным эхом.

Из двух пушек, громивших баррикаду на улице Шанврери, одна стреляла картечью, а другая — ядрами.

Ствол пушки, стрелявшей ядрами, был поднят немного выше, и дистанция была рассчитана таким образом, чтобы ядро било в крайнюю часть внешнего ребра баррикады, сбивало с него верх и осыпало ее защитников, как картечью, дождем каменных осколков.

Этим способом имели в виду заставить бунтовщиков отойти от стены редута и принудить их сгруппироваться подальше внутри баррикады, а все вместе это означало, что скоро пойдут на приступ.

Как только восставшие будут отогнаны ядрами от баррикады, а картечью от окон кабачка, атакующим колоннам можно будет смело вступить на улицу, не боясь служить мишенью для выстрелов, затем броситься на редут, как накануне вечером, и, кто знает, может быть, даже взять его.

— Надо во что бы то ни стало уменьшить вред, причиняемый этими пушками, — сказал Анжолрас и затем крикнул: — Стреляйте в артиллеристов!

Все были наготове. Баррикада, так долго до сих пор молчавшая, открыла адский огонь; шесть или семь залпов последовали один за другим, всю улицу заволокло густым дымом, и через несколько минут сквозь этот дым, нависший как туман, который прорезали огненные молнии выстрелов, можно было различить, что две трети артиллеристов лежат под колесами пушек. Остальные между тем продолжали выполнять свою работу около пушек со строгим спокойствием, и только выстрелы следовали один за другим гораздо реже.

— Вот это хорошо, — сказал Боссюэт, обращаясь к Анжолрасу. — Это успех.

Анжолрас покачал головой и ответил:

— Еще четверть часа такого успеха, и на всей баррикаде не останется больше ни одного патрона.

Есть основание предполагать, что Гаврош слышал эти слова.

Вдруг Курфейрак увидел кого-то возле баррикады, снаружи на улице, под выстрелами.

Гаврош взял в кабачке корзинку из-под бутылок, выбрался за баррикаду через разрез и спокойно пересыпал в свою корзинку патроны из патронташей солдат национальной гвардии, лежавших убитыми у самой баррикады.

— Что это ты там делаешь? — спросил Курфейрак.

Гаврош поднял голову.

— Я наполняю корзину.

— Разве ты не видишь картечи?

На это Гаврош ответил:

— Да, точно дождь идет. Дальше?

Курфейрак крикнул:

— Вернись назад!

— Сию минуту, — ответил Гаврош.

И одним прыжком очутился посреди улицы.

Рота Фаннико, отступая, оставила за собой много убитых.

Около двадцати трупов лежало в разных местах на земле по всей улице. Гаврош видел перед собой двадцать патронташей, что обещало большой запас патронов для баррикады.