Виктор Гюго - Отверженные

— Тсс!.. Тсс!.. — пытался остановить его Жан Вальжан тихим голосом. — Зачем говорить все это?

— Ну а сами вы! — вскричал Мариус с гневом, в котором слышалось в то же время и благоговение. — Почему вы ничего не говорили? Виновны вы также и сами. Вы спасаете жизнь людям и скрываете это от них! Вы делаете еще больше, и под предлогом признания в преступлениях вы клевещете на себя. Это ужасно!

— Я сказал правду, — отвечал Жан Вальжан.

— Нет, — возразил Мариус, — правда должна всегда оставаться правдой, а вы не сказали мне всей правды. Вы были фабрикант Мадлен и не сказали этого. Вы спасли Жавера и не рассказали об этом. Я тоже вам обязан жизнью, почему вы не сказали мне этого?

— Потому что я думал то же самое, что и вы. Я находил, что вы совершенно правы и что мне следовало удалиться. Если бы вы узнали о моем странствовании по водостокам, вы заставили бы меня остаться с вами. Поэтому я должен был молчать. Если бы я рассказал об этом, это только стеснило бы…

— Что такое могло бы стеснить? Кого это могло бы стеснить? — возразил Мариус. — Неужели вы думаете, что вы останетесь здесь? Мы вас увезем. Ах, господи! Подумать только, что я узнал все это случайно! Мы вас увезем с собой. Вы составляете одно неразлучное целое с нами. Вы и ее отец, и мой. Вы не пробудете и дня в этом ужасном доме. Не воображайте себе, пожалуйста, что вы здесь будете еще и завтра.

— Завтра, — сказал Жан Вальжан, — меня не будет здесь, но я не буду и у вас.

— Что вы хотите этим сказать? — возразил Мариус. — Ну, нет, мы этого не допустим! Вы никогда больше не расстанетесь с нами. Вы принадлежите нам. Мы вас не пустим.

— Теперь все устраивается отлично, — прибавила Козетта. — У нас тут экипаж. Я вас увожу. Если понадобится, то я употреблю даже силу.

И смеясь, она сделала вид, что поднимает старика на руки.

— В нашем доме вас все еще ожидает приготовленная для вас комната, — продолжала она. — Если бы вы знали, как хорошо теперь в саду! Азалии цветут восхитительно. Аллеи усыпаны речным песком, в котором попадаются маленькие синие раковинки. Вы попробуете моей земляники. Я ее сама поливаю. И, чтобы не было больше ни баронессы, ни господина Жана, у нас республика и все говорят друг другу «ты». Не правда ли, Мариус? Программа изменена. Если бы вы знали, отец, какое у меня было горе, — в стене свила себе гнездо красношейка, а противная кошка съела ее. Бедная моя маленькая хорошенькая красношейка, она клала на окно свою головку и смотрела на меня! Как я о ней плакала. Я готова была убить кошку! Но теперь никто уже не смеет плакать. Все должны смеяться, все должны быть счастливы. Вы едете сейчас с нами. Как обрадуется дедушка! У вас будет свой уголок в саду, вы будете ухаживать за ним, и мы еще посмотрим, удастся ли вырастить вам такую же хорошую землянику, какая у меня. Я буду делать все, что вы захотите, но и вы будете меня слушаться.

Жан Вальжан слушал, что она говорит, но точно не понимал. Он скорей слушал музыку ее слов, чем вникал в их смысл, крупная слеза, темная жемчужина души, медленно собиралась в глазу. Он прошептал:

— Вот явное доказательство, что Господь милосерден.

— Отец мой! — сказала Козетта.

Жан Вальжан продолжал:

— Жить вместе и в самом деле было бы очень хорошо. У них на деревьях в саду много птиц. Я ходил бы гулять с Козеттой. Хорошо быть живыми людьми, здороваться друг с другом по утрам, звать один другого в сад, видеть друг друга с раннего утра. Каждый из нас завел бы себе свой особый уголок в саду Она угощала бы меня земляникой, а я рвал бы ей розы. Это было бы прелестно. Только… — Он прервал себя и тихо сказал: — Жаль.

Слеза не упала, а скрылась в глазу, и Жан Вальжан заменил ее улыбкой.

Козетта взяла руки старика в свои руки.

— Господи, — сказала она, — ваши руки стали еще холоднее. Неужели вы больны? Неужели вы страдаете?

— Я?.. Нет, — отвечал Жан Вальжан, — я чувствую себя очень хорошо. Только…

Он остановился.

— Только что?

— Я сейчас умру.

Козетта и Мариус вздрогнули.

— Умрете! — воскликнул Мариус.

— Да, но это пустяки, — сказал Жан Вальжан.

Он вздохнул, улыбнулся и продолжал:

— Козетта, ты говорила со мной, продолжай, поговори еще. Итак, твоя красношейка умерла, говори же, говори, мне хочется слышать твой голосок.

Мариус с ужасом смотрел на старика. Козетта испустила раздирающий душу крик.

— Отец! Отец мой! Вы будете живы! Вы будете живы. Я хочу, чтобы вы жили! Вы слышите, что я вам говорю?

Жан Вальжан поднял голову и с выражением восторженного обожания взглянул на нее.

— О да, не позволяй мне умирать. Кто знает?.. Быть может, я и послушаю тебя. Я уже умирал, когда вы приехали. Это меня остановило, и мне кажется, что я точно оживаю.

— Вы полны сил и жизни! — воскликнул Мариус. — Неужели вы воображаете, что такие люди умирают? У вас было горе, а теперь его у вас больше не будет. Я прошу у вас прощения, и теперь я уже на коленях! Вы будете жить с нами, и жить долго. Мы отнимем вас у смерти. У нас обоих отныне будет только одна забота — ваше счастье!

— Вот видите, — сказала Козетта вся в слезах, — Мариус говорит, что вы не умрете.

Жан Вальжан продолжал улыбаться.

— Если вы меня возьмете к себе, господин Понмерси, разве я стану от этого другим? Конечно нет. Бог думал так же, как и мы с вами, и он не изменяет своих решений. Мне следует уйти. Смерть все примиряет и все устраивает. Бог лучше знает, что нам нужно. Будьте счастливы, пусть господин Понмерси обладает Козеттой, пусть молодость сочетается с утренней зарей, пусть вас окружает, дети мои, сирень, пусть поют соловьи, пусть ваша жизнь будет зеленой, озаренной солнцем лужайкой, пусть ваши души будут наполнены небесным блаженством, и пусть я, никому и ни к чему не годный, пусть я умру, так будет лучше всего и так и должно быть. Будьте же рассудительны, теперь уже ничего нельзя изменить, я чувствую, что теперь все кончено. Час тому назад у меня был обморок. И потом, за эту ночь я выпил весь этот кувшин воды. Козетта, какой у тебя славный муж! Тебе с ним гораздо лучше, чем было со мной.

В дверь постучали. Вошел доктор.

— Здравствуйте и прощайте, доктор, — сказал Жан Вальжан. — Вот мои бедные дети.

Мариус подошел к доктору. Он сказал только одно слово: «Доктор», — но в тоне, каким он произнес это слово, стоял немой вопрос. Доктор ответил на вопрос выразительным взглядом.

— Из-за того только, что нам что-нибудь не нравится, — сказал Жан Вальжан, — вовсе не следует, что мы имеем право роптать на Бога.

Наступило молчание. Все чувствовали, что у них в груди захватывает дыхание.

Жан Вальжан обернулся к Козетте. Он смотрел на нее такими глазами, как будто хотел взять ее с собой в вечность. На краю могилы, куда он уже сходил, ему еще доступно было чувство восхищения, когда он смотрел на Козетту. Отражение ее милого личика освещало его бледное лицо. Могила тоже может иметь свою прелесть.