Роберт Стоун - В зеркалах

— Нет, — сказал Рейнхарт. — Не могло быть.

— Не могло быть, — подтвердил Марвин. — Не могло быть. И не было.

— Это была Калифорния духа, — сказала девица.

— Ей-богу! — Богданович с расширенными в изумлении глазами шагнул вперед. — Какая бы это была Калифорния! — Он поднял руки, нарисовал ими в воздухе ящик и развел ладони, показывая его размер. — Смотрите. Это ваш дух, сечете? И здесь он весь серый, он нигде, он только сухой и голый, и страшные трипы. А здесь, сечете, на Западном краю берег, и накатывает белый прибой. И синие и фиолетовые острова, и высокая холодная гора, и леса, устланные хвоей. И апельсиновый сок в пустыне.

— И апельсиновый сок в пустыне, — со вздохом повторила девица. Она поднесла ладонь ко рту и сладостно застонала.

— Там, старик. На краю той сухой волосатости, на другой стороне скелетов и ветродуев и ужасных соляных равнин, на дальнем конце плохих трипов — вот где Калифорния духа.

— Да, — сказал Марвин. — Расскажи еще! Расскажи еще.

— Там ничего, старик, кроме миль океана, и прерий, и пастбищ, и целого Сан-Франциско, и славного Лос-Анджелеса. И ручьи в каньонах с форелью, и тучные коровы, и бархатные зеленые холмы духа, зеленые и душистые.

— Да, — сказал Марвин.

— И рыбацкие лодки духа, — сказала девица.

— И устрицы духа. И планерные состязания духа.

— Мотоциклы духа. Чайна-тауны духа.

— И китайцы духа.

— И вино духа, — сказал Рейнхарт.

— Да, старик! — восторженно подхватил Марвин. — И вино духа!

— Окленды духа.

— И Уотсонвилли духа.

— И скалы, и тюлени, и серные ванны духа. На западном краю твоего духа, старик. Все это, старик.

— И светская публика, старик, — сказал Марвин.

— Светская публика, — повторила девица, тоже со сладостным вздохом.

— Да, — сказал Богданович.

— У нас были еноты, — сказал Марвин. — Ночью — еноты.

— Еноты духа, — лениро сказал Рейнхарт.

— Это в жопу, — сказала девица.

— Да, — сказал Марвин. — Еноты клевые, но еноты духа не такие клевые.

— Ах, — сказала девица, передернувшись и застонав от отвращения, — противные еноты духа.

— Это самый худший вид енотов, — с ученым видом объявил Богданович. — Губительные мелкие еноты духа.

— Они в Калифорнии духа? — со страхом спросила девица.

— Нет, — сказал Богданович. — Еноты — это реальные еноты.

— Слава богу, — сказала она.

Рейнхарт закрыл глаза и увидел шерстистых зверьков из вчерашней ночи — живяков духа.

— Как вы сюда попали? — спросил он Богдановича.

— Кто знает? — ответил тот.

— Как? — сказал Марвин. — Как попадают в Калифорнию, старик? Море, небо, воздух.

— Здесь не Калифорния, Марв, — мягко поправила девица. — Это Луизиана.

Марвин с тревогой вскочил на ноги.

— Луизиана, — воскликнул он. — Луизиана! Едрена мать, здесь нельзя быть. Надо убираться отсюда.

— Луизиана — это где Новый Орлеан, — объяснила девица. — От этого никуда не денешься. Калифорния была в другой раз.

— Правильно, — согласился Марвин. — В этом все дело, да?

— Да, — подтвердила девица.

— Слушайте, — немного погодя сказал Рейнхарт, — где тут можно человеку заправиться?

— Чем заправиться? — спросил его Богданович.

— Чем заправиться? — слабым голосом повторила девица.

— Да, — сказал Марвин. — Как это — заправиться?

Они смотрели на него сердито.

— Все спокойно, — сказал Рейнхарт. — Я не легавый. Интересуюсь, где заправиться травой.

— Мы не в курсе, — сказал Богданович. — Ни она, ни я, никто.

— Эй, Богдан, — сказал Марвин. — Что это ты заладил — никто да никто? Что еще за заходы?

— Я не знаю, — сказал Богданович, отвернувшись от Рейнхарта, — люди так говорят. Это как бы дает представление.

— Да уж, дает, — сказал Марвин. — Ты, значит, есть, она есть, а дальше никто. Это значит, я почти никто.

— Это я и хочу обрисовать, догоняешь?

— Я всегда почти никто, — сказал Марвин. — И днем никто, и ночью никто.

— Марвин — аутсайдер, — пояснил Богданович.

— Понятно, — сказал Рейнхарт. — Ну, до встречи.

— Вы куда направляетесь? — спросил его Богданович.

— Думал пойти прогуляться.

— Я иду в прачечную. Хотите проводить?

— Разумеется, — сказал Рейнхарт.

Они оставили Марвина и девицу слушать «Пасторальную» и вышли на улицу. Теперь, в конце дня, там были люди — шли от автобусной остановки к Французскому рынку. Торговцы фруктами толкали свои тележки с криками, которые были какой-то смесью сицилийского наречия с песнями негров-рабов.

«Клупника tutti сиат [61] Вся (искаж. ит). ».

Купили каждый по пакету, у старика с крашеными бачками.

— Спасибо, папаша, — сказал Богданович.

Жуя большие сладкие ягоды и отирая густой сок с губ, они шагали к Декатур-стрит.

— Ах, старик, — сказал Богданович. — Клубника.

По набережной шли со смены портовые грузчики, бары и пивные были полны. Проходя мимо «Портового бара», они увидели, как низенький толстый кубинец ударил кулаком по стеклу электрического бильярда и со злобным торжеством смотрел на осколки и свою окровавленную руку.

— Chingo su madre [62] Е… вашу мать (исп). , — сказал он.

Из глубины бара донеслись стоны и проклятия. Музыкальный автомат в кабаке на углу Сент-Филип-стрит играл «Иди, не беги».

Богданович сделал короткую перебежку поперек тротуара и круто повернулся к Рейнхарту с яростными глазами, потрясая пакетом.

— Chingo su madre, — произнес он. — Хотел бы я это сделать.

— С вашей матерью? — осторожно спросил Рейнхарт.

— О нет, нет, нет, старик. С моей матерью! С моей бедной старушкой-матерью! Нет, я хотел бы бросить это миру — Chingo su madre !

— Я тоже хотел бы, — сказал Рейнхарт.

— Но если брошу, мир скажет: «Что?» Мир скажет: «ЧТО ТЫ СКАЗАЛ ПРО МОЮ МАТЬ?»

— И вы получите по полной, — согласился Рейнхарт.

— Мир содрогнется, треснет, распахнется, и крышка мне, и мир скажет: «ЭТО ТЕБЕ ЗА ТО, ЧТО ТЫ СКАЗАЛ ПРО МОЮ МАТЬ».

— Так трусами нас делает раздумье [63] У. Шекспир. «Гамлет» (пер. М. Лозинского). , — заключил Рейнхарт.

— Марвина оно трусом не делает, — сказал Богданович, когда они свернули на Елисейские Поля. — Он так и не научился страху. Но он платит, старик, все время платит.

— По нему видно.

— Да, Марвина все время забирают, несчастного ангела. Когда они не могут его найти, он сам идет их искать.

Они прошли по серым квадратам Елисейских Полей несколько кварталов. Дальше потянулся ряд деревянных магазинов, окруженных стеблями мертвых банановых деревьев. Богданович открыл дверь с надписью: «Автопрачечная инк.».

— Мои хозяева, — сказал он Рейнхарту.

В дальнем конце ряда сушилок их дожидался коротко стриженный молодой человек с печальным лицом.

— Э, в сушилке номер десять какое-то говно, — объявил он.