Дюла Ийеш - Избранное

— Более того, отец хранит вашу книгу не без гордости, — сообщила графиня, с неопределенной иронией в улыбке и взгляде, которую я не смог разгадать: относилась ли она к ее свекру или же ко мне.

— Вот как?

— Из чувства местного патриотизма.

Тем летом меня привела в пусту спешная литературная работа. Годами звали меня посмотреть на новую жизнь края, провести там несколько недель. Наблюдать жизнь в качестве зрителя нельзя даже в течение одного дня, а тем более нескольких недель. Надо быть занятым какой-либо работой. И вот мне представилась такая работа. За месяц надлежало перевести стихами комедию в пяти актах, неподражаемо остроумную и к тому же построенную на стилистических тонкостях: «Ученые женщины». Для этого мне необходимо было выбраться из тогдашней моей суматошной городской жизни. Как приятно, должно быть, это одиночество в пусте, тишина, простор! Знакомый с детства пейзаж, ласкающий слух родной говор. (И помимо того, новые наблюдения.)

В пусте я нашел все, кроме тишины и одиночества. Жизнь заиграла всею гаммою красок, наполнилась до краев. Так после снятия жгутов свежая кровь устремляется в перетянутые конечности — примерно то же самое значила для здешнего края свобода: нечто повседневно необходимое, осязаемое душою и телом. Вчерашних батраков захватила экспансионистская эпидемия: их буквально одолевала своего рода слоновая болезнь обрастания семьей, разведения домашней живности и последующего расселения по пусте. Всепоглощающая, неуемная. И это в местах, издавна известных нехваткой жилья, где война разрушила все, что можно было разрушить. Все жилища вдруг оказались битком набитыми: их заполонили корзины с выводками цыплят, ящики с недельными поросятами, и кое-где по кухням даже выкармливали из рожка телят.

Новые власти, приступая к разделу земли в пусте, наш родительский дом — в виде щедрой приманки — закрепили за мной, о чем и уведомили меня письмом. Но в двух комнатах стоящего на отлете и благодаря заботам моей матери некогда выглядевшего опрятным дома вместо одной молчаливой и вдохновенной Музы обитало целых четыре семейства.

В конце концов во всей бескрайней пусте отыскалась единственная свободная комната: большой зал бывшего «замка», зажатого среди конюшен. Власти зарезервировали зал под кино и другие «культурные мероприятия». Но на его открытие еще не было получено разрешение. Последнее зависело от того, в чьем ведении окажется это без меры растянутое одноэтажное, сырое, затхлое, неприветливое здание, откуда не только старую мебель, но даже гвозди из стен, все до последнего вытянула война.

Сразу же по прибытии я представился графине, засвидетельствовав ей свое почтение, в двух словах испросил разрешение вселиться, в одном слове получил его — и тотчас налег на весла своей галеры. С утра до вечера, не вставая со стула, но при этом непрестанно крутя головой и размахивая руками, я охотился за рифмами и гонял мух, ибо они тоже множились, будто кары небесные. Стояла середина лета, но в блаженном царстве вседоступного и вседозволенного никто и не помышлял о мерах санитарии. Разжиревшие мухи, сбившись в густые тучи, кружили надо мною, вернее, вокруг меня, и нередко в их жужжании слышались звуки человеческой речи — и столь отчетливой артикуляции, что я невольно оборачивался в полной уверенности, что кто-то вошел в комнату и заговорил со мной. В конечном счете мне все-таки удалось перехитрить их — раскрою секрет в порядке обмена опытом. Все окна зала я прикрыл ставнями. И лишь ставни самого дальнего окна распахнул настежь. Подавляющее большинство мух тотчас же устроило там свой конклав — жирные, ленивые, черные, словно созванные со всех концов света иезуиты в представлении вольтерьянца. Я же тем часом, устроившись в углу и пустив на бумагу ровно столько света, сколько падает от карманного фонаря, в относительном покое продолжал грести дальше. По душе мне была эта работа.

Здесь-то и застала меня с завершающим дипломатические переговоры визитом молодая графиня, которую я, правда, часто видел, когда с достоинством осужденной на казнь она шествовала мимо моих окон и через парк к небезызвестной будочке, но с которой мы до сих пор обменивались лишь мимоходом оброненными фразами вежливости да приветственным кивком головы. Меня уведомили, о какую пору на завтрашний день быть обеду у графа.

— Найти их можно в замке?

— Да. Но не с парадного подъезда, а…

И она принялась объяснять.

— Я найду и буду в условленное время, — заверил я.

— Если желаете, мы могли бы пойти вместе.

— Благодарю.

— Хотя вас, быть может, смутит прогулка в моем обществе через всю деревню!.. — обронила она с ненаигранным высокомерием.

Лишенной земель венгерской аристократии пришлось испытать нечто дотоле не изведанное. Она очутилась среди людей.

Датскому роду графов Хештетич удалась было одна великолепная комбинация. Они закопали, а потом преспокойно извлекли из тайника все свои фамильные драгоценности. В 1933 году, когда графиня Жеральдина Аппони выходила замуж за албанского короля Зогу, на свадьбу в Тиране была приглашена и графская чета Хештетич в качестве ближайших родственников. К их парадным туалетам полагались также драгоценности. Если драгоценности извлекали из несгораемого сейфа, их обычно страховали от кражи. Эксперты страховой компании оценили драгоценности, которым предстояло путешествие, в полтора миллиона пенгё и из расчета этой суммы получили страховые проценты.

Попав в нужду и откопав те самые драгоценности, графская семья вознамерилась было продать их, но вскоре, при осмотре первой же вещи, выяснилось, что это подделка. Правда, подделка незаурядная, выполненная необычайно искусно. В тяжелой золотой цепи действительно было сколько-то золота, но так мало, что не оправдало бы расходов по выплавке. Брильянтовые украшения были заменены не простым фабричным стеклом, а каким-то полудрагоценным камнем, но столь низко ценимым, что он даже не значился ни в одном прейскуранте. Подобной же подделкой оказалась вторая, третья и десятая драгоценность, извлеченная для продажи, и в конечном итоге весь гарнитур.

Предыстория событий такова: еще в год празднования тысячелетия (в великую эпоху вторичного всевенгерского процветания) [105] В 1896 году; 896 год считается датой обретения венграми родины. семья модернизировала свои драгоценности. Тогда это было своего рода модой и шло в ногу с модернизацией отопительной системы в усадьбах. Средневековые броши и цепи сменили новомодные сабельные рукоятки, шпоры, ожерелья и диадемы в стиле сецессион. Некая крупная венская фирма разослала агентов по усадьбам и вызвала своего рода страсть модернизации, поветрие, охватившее чуть ли не всю страну; вдохнула веяние новых времен в самую консервативную область коммерции. В те годы звание «поставщик двора» еще имело вес.