Никола Ретиф де ла Бретонн - Южное открытие, произведенное летающим человеком, или Французский Дедал

Этим самым, однако, обусловливается оценка Ретифа как писателя, его места и значения во французской литературе. В литературоведении распространено мнение о Ретифе как о предшественнике натурализма XIX столетия [4] См., например, Restif de la Bretonne, Mes inscriptions, предисловие Коттэна, p. XCV; André Le Breton, „Le roman au dix-huitième siècle“, Paris 1898, p. 314—315; E. Dühren, „Rétif de la Bretonne, Der Mensch, der Schriftsteller, der Reformator“, Berlin 1906; М. Н. Розанов, „Жан-Жак Руссо и литературное движение конца XVIII и начала XIX века“, т. I, Москва 1910, стр. 343; и пр. . Не упуская из виду всей специфичности известного под этим названием литературного течения связанного своим возникновением и развитием с иной эпохой, следует все же признать, что выдвигаемые Ретифом в его произведениях восьмидесятых годов литературные принципы и его метод собирания материалов, несомненно, в известной мере предвосхищают теорию и практику натуралистической школы XIX века [5] Интересно, что ему не был даже чужд „научный“, естественно-исторический подход к своему творчеству. Он преследовал цель дать в своих произведениях „анатомию“ человеческого сердца, вскрыть мотивы человеческих поступков. Он называл свою автобиографию книгой „естественной истории“ и сравнивал себя с Бюффоном. См. Restif de la Bretonne, „Monsieur Nicolas, ou le Cœur humain dévoilé“, Paris 1883, t. I, p. 24, 27, 28, 41; t. X, p. 131. . Хотя в XVIII столетии имелись традиции реалистического романа, романа Лесажа и Мариво, хотя сентиментализму, под несомненным влиянием которого Ретиф начал свою литературную деятельность, и в частности школе Руссо, эволюционировавшей от сентиментализма к романтизму, не было чуждо стремление к изображению повседневной жизни, однако Ретиф со своими литературными методами и приемами, несомненно, занимает своеобразное место во французской литературе XVIII столетия. Методы эти и приемы не дают, однако, права характеризовать его как натуралиста в современном значении этого слова. В своем творчестве он, несомненно, стремится к реалистическому отображению действительности, к социальным обобщениям, к изображению социальных типов, к вскрытию типичного в социальных явлениях, как в этом мы сможем далее убедиться на примере его лучшего романа „Развращенный крестьянин“. Другое дело, что это его стремление находится в определенном несоответствии с его художественными возможностями и что поэтому, иногда возвышаясь до подлинного художественного реализма, он нередко, особенно во втором периоде своей литературной деятельности, ограничивается, по существу, лишь копированием внешних черт современной ему действительности, вскрывая ее сущность не художественными, а логическо-рассудочными средствами. Воспроизводя действительность почти без всякой художественной переработки, низводя свои произведения до уровня автобиографической записи или простого описания, он часто лишает их вследствие этого художественной ценности. Отсутствие художественной отделки находит свое отражение и в его стиле. Фотографируя действительность, он воспроизводит язык улицы, наречия и народный говор. Его произведения полны не только неологизмов, но и вопиющих нарушений элементарных правил грамматики. Таким образом, и его стиль не только не способствует повышению художественной ценности его произведений, а, наоборот, еще более снижает их художественный уровень. По художественной ценности и значимости своих произведений Ретиф остается поэтому лишь второразрядным французским писателем XVIII столетия.

Ретиф выделялся, однако, на фоне современной ему литературы и своей тематикой. Представители современной ему аристократической литературы вообще игнорировали народ. Представители буржуазной литературы иногда опускались до народа. Ретиф же в своей литературной деятельности исходил от общественных низов, с которыми был органически связан в течение всей своей жизни. Это свое отличие от прочих писателей он сам ясно сознавал и специально подчеркивал. „Из всех наших литераторов, — отмечает он в своем дневнике, — я являюсь единственным, знающим народ“. В своих произведениях он описывал, главным образом, низшую общественную среду, в которой сам вращался, жизнь и быт которой хорошо знал, в первую очередь — крестьянство, городские низы и городскую мелкую буржуазию. В этом он не только не видел ничего предосудительного, но и сознательно ставил перед собой задачу описания быта низших общественных слоев. Приступая, например, к своему произведению „Школа отцов“ („L’École des pères“), он специально подчеркивает, что является первым крестьянским писателем. В одном из своих писем он указывает, что низшие слои еще не имели своего бытописателя, что хотя в Париже знают нравы каффров, готтентотов, негров Сенегала и прочих дикарей, но ни один писатель не занимался нравами предместий Сен-Марсо и Сен-Жак, населенных самыми бедными людьми, — он же рисует их со всей возможной точностью. Составляя свой лучший роман „Развращенный крестьянин“, он сознательно ставил себе целью „описать …в натуральном виде нравы низших сословий, а что касается нравов высших слоев, отослать к книгам, где они описаны“.

Это не значит, конечно, что в его произведениях не изображается высшая среда и не обрисовываются представители крупной буржуазии и даже аристократии. Но представители высших общественных слоев выводятся в большинстве случаев на фоне жизни и быта низших классов, при этом часто в качестве лишь второстепенных действующих лиц и большей частью как отрицательные типы, как развратники и птиметры. Герои же и героини его произведений обычно не принадлежат к общественным верхам, что и понятно, так как героем столь многих его произведений является он сам, героинями — его близкие и знакомые, а действие разыгрывается в той среде, в которой он сам вращался. В его повестях и романах мы видим не только быт зажиточных мелкобуржуазных слоев и крестьянства, в них выводятся и мелкие ремесленники, кустари, рабочие, беднота и городское „дно“, что во французской литературе XVIII столетия представляло, несомненно, явление исключительное. В этом отношении рядом с ним можно поставить разве только его друга Мерсье.

Уже самый факт преднамеренного описания Ретифом нравов низших общественных слоев свидетельствует о том, что его произведения были глубоко тенденциозными. Тенденциозность его произведений видели и отмечали его современники, которые определяли свое отношение к нему, руководствуясь, в первую очередь, этим обстоятельством. Если литературные представители „высшего света“ травили его именно из-за выбора им „низких“ героев, то его демократически настроенные читатели, как это видно, например, из его корреспонденции, превозносили его произведения именно вследствие их социальной целеустремленности. И сам Ретиф неоднократно подчеркивал, что высшей целью его творчества являлась для него общественная польза. „Несущественно, — указывает он, например, в своем дневнике, — чтобы я был лощеным писателем, — необходимо и существенно, чтобы я был полезным гражданином“.