Никола Ретиф де ла Бретонн - Южное открытие, произведенное летающим человеком, или Французский Дедал

Цезарь из Малакки, ныне живущий в великом европейском государстве, в городе Париже, столице французского народа, в доме, выходящем на Пале-Рояль —

братьям павианам, а также неукротимым понго, синещеким павианам, мартышкам, сигуанам, сапажу, макакам и вообще всем короткошерстным и длиннохвостым обезьянам, которые имеют несчастье стремиться подражать человеку и которых именуют обезьянами иди подражателями, — свободным в лесах нашей родины иди обращенным в жалкое рабство людьми, — привет, радость, хорошая пища, покой и свобода!

Вам должно быть известно, дорогие братья, что один знаменитый путешественник из южных земель, проезжая Сингапурским проливом, получил меня в подарок от одного голландского негоцианта. Южанин этот уступил меня в свою очередь одному писателю, по имени Алокин-Мдэ-Фитер, который научил меня говорить, читать и писать для того, чтобы преподнести меня почтеннейшей из дам. Эта благородная и достойная хозяйка сразу так нежно полюбила меня, что стала прилагать все старания, чтобы пополнить мое образование, и успокоилась только тогда, когда я стал несколько просвещенным.

Не буду передавать вам в подробностях, какими средствами удалось достигнуть этого. Это было бы выше вашего понимания, так как даже мне самому это еще не вполне ясно. Все, что могу вам сказать, это то, что мой разум постепенно развивали и так незаметно довели его до низшей ступени человеческого разумения. После этого мое развитие пошло быстрее. Мне казалось, что все для меня кругом меняется. Я походил на пробуждающееся животное, потому что происходившее во мне пробуждение сознания во многом напоминало пробуждение чувств. Наконец, я стал видеть и чувствовать, как люди, на которых сильно походил, потому что, к счастью, моей бабушкой была женщина. Я научился читать, потом писать. Вследствие этого я и имею возможность писать вам. Я решил изложить письменно свои мысли, не с тем, чтобы вы их прочитали, так как вы не сумеете это сделать, а для того, чтобы их оформить и сообщить их впоследствии тем из вас, которых мне можно будет повидать и обучить. Я даже уже пытался просветить домашнюю кошку и собаку. Но для этого нужно опуститься до их степени разумения, а этого мне не удалось еще достигнуть, так как требуется много ума, чтобы можно было забыть, что он у вас есть. После этих кратких предварительных указаний, которые я делаю не столько для вас, сколько для людей, которые могут прочитать это письмо, перехожу к его сути.

Это письмо, дорогие братья, является письмом утешения. Если бы было возможно, чтобы вы, раз поняв его, сохранили в дальнейшем лишь смутное представление о его содержании, то этого оказалось бы достаточным для вашего счастья. Невежество не есть, конечно, благо; оно представляет опасность. Но и со знанием связаны такие неудобства, которые меня пугают. Изложу вам некоторые из них.

Древнейшая и священнейшая книга людей, среда которых я живу, учит, что некогда существовало дерево познания добра и зла, плоды которого человек не должен был вкушать, чтобы не знать тягостей жизни и оставаться бессмертным. Не думаю, что когда-нибудь было сказано что-либо более правильное, более поучительное. Можно только удивляться, что человек Руссо (с которым я вас познакомлю когда-нибудь, если будет возможность) не воспользовался ссылкой на этот авторитет для обоснования своей системы, согласно которой он считает наше состояние предпочтительнее людскому. В самом деле, не знать об умственных страданиях — это лучшее средство их не испытывать. Не знать ничего о физических страданиях — это значит их не чувствовать или чувствовать их лишь в тот момент, когда они наступают. Не иметь представления о смерти, как еще недавно не имел этого представления я сам и как вы не имеете его еще и поныне, жить только настоящим моментом — это значит быть бессмертным. Священная книга французов заключает, следовательно, прекрасную истину! И если бы я мог знать ее раньше, чем стал просвещенным (что, понятно, было невозможно), то надо полагать, я отказался бы от обучения. Сколько страданий появляется вместе со знанием, сколько начинаешь испытывать жестоких мгновений! Чем больше ты просвещен, тем ты знаешь больше опасностей, тем больше ты несчастен. Правда, люди умеют избегать этих опасностей, но тысячи раз переживают их, хотя они и не наступают. При малейших симптомах какой-нибудь болезни люди предчувствуют ее жестокие последствия и смерть, которой она может закончиться. Если они еще ничего не знают об этом, то к ним являются, чтоб просветить их, особые люди, называемые врачами; с целью набить себе цену, последние так преувеличивают опасность, что люди оказываются больными больше от страха, чем от действительного недомогания. Они знают, что они должны умереть. И эта уверенность ежеминутно отравляет их радости. Правда, они стараются забыться. Но что значит забыться, как не возвратиться, насколько это только возможно, в состояние неведения, из которого люди, к несчастью, уже вышли?

Естественного страха смерти, однако, еще недостаточно. Цивилизованные люди постарались еще больше усилить его: тот, кто разделяет их религиозные убеждения, содрогается при мысли о смерти. Это и понятно. Просветившись и познав многое, люди стали весьма проницательными. Но так как проницательность эта, более развитая у некоторых индивидов, могла бы стать опасной для общества, то постарались связать умы тем, что они называют религией. Моя хозяйка объяснила мне, что мне до религии нет никакого дела, так как у меня нет души, что, будучи только животным, я не могу рассчитывать ни на хорошее, ни на плохое в загробной жизни. Поэтому я мало осведомлен в их богословской науке. Я знаю только, братья мои, что душа человека бессмертна, и что люди так развили эту свою опасную науку, что они мучаются не только из боязни бед, общих всем живым существам, но еще несравненно больше из боязни тех особых бед, которые ожидают их после смерти, если они будут дурными. Предоставляю вам решить, могут ли подобные существа жить спокойно! Поэтому-то часто можно видеть, как их грызет печаль, раздирает скорбь и как они подчас впадают в отчаяние.

Вам невозможно понять, что такое отчаяние. Я сам, несмотря на мою просвещенность, не имел бы об этом никакого представления, если бы на-днях наследник моей доброй хозяйки не стал угрожать мне за то, что я разбил какой-то фарфор, посадить меня после ее смерти на цепь до конца моих дней. Из-за одного предвидения этой жестокой участи во мне произошло какое-то смешение скорби, негодования, чувства беспомощности, отвращения к жизни, что и является, повидимому, приблизительно тем, что люди называют отчаянием.

У людей есть еще тысячи других повседневных огорчений. В результате своих знаний они на все реагируют. Но самая жестокая из их пыток — это зависть к благополучию других, завистливое желание возвыситься и господствовать, страдание из-за подчиненности, подвластности, угнетенности, приниженности. Часто эти чувства доводят их до бешенства. И в то же время их обширные познания, позволяющие предвидеть грозящие им несчастья, приводят к тому, что они сами подвергают себя страшной пытке, заставляя себя сдерживаться и притворяться веселыми перед своими угнетателями и палачами.