Скиталец - Кандалы

Из толпы сыпались замечания: всем хотелось, чтобы «свой» боец свалил «новичка», но Вукол, на вид худощавый и меньше противника, не поддавался.

— Наддай ему, Ванька!

— Всыпь долгоушему татарину!

— Гололобому!

— Дай не крестьянину! Страннему!

«Странними» в селе называли посторонних крестьянам, приезжих, безземельных, бедняков, батраков и ремесленников, работавших по найму. Каждый из маленьких кандалинцев привык, подражая старшим, презирать «странних».

Расцепившись, они снова сцепились. Вукол оказался более гибким, успел неожиданно рвануть Ваньку на себя, отчего тот внезапно упал на колени, причем, падая, нечаянно ударил противника локтем в лицо. Разъяренный Вукол подмял силача под себя.

Их розняли. Начался гвалт. Кричали, что Вукол неправильно ударил. Но у него под глазом вздулся синяк: бить «по рылам» тоже считалось недозволенным.

Тогда Ванька заворотил рукав рубахи и показал синяк на руке — след «пожатия» руки Вукола.

Это тотчас изменило общий взгляд на новичка.

— Вот он какой! Только один раз жамкнул — и всю пятерню отпечатал!

— Тише! — закричал Ванька, отряхиваясь и надевая поддевку, — бой был вничью! — И вдруг, дружелюбно улыбнувшись, протянул руку Вуколу: — Не сердись! У нас обычай — новичков в бою испытывать! Я — Иван Челяк, сын мельника Амоса! Меня еще никто с ног не сваливал: люблю таких, хоть ты и странний! Как зовут?

— Вукол! — ответил новичок, принимая протянутую руку.

Раздался взрыв общего смеха.

— Вукол! в угол! стукал!

Зазвонили в колокол. Все бросились по местам. Вуколу замазали мелом синяк под глазом.

Вошел учитель. В классе наступила тишина. Учитель внимательно обвел взглядом учеников и вдруг подошел к новичку.

— Это что у тебя под глазом? Шалил?

Вукол вспыхнул и встал.

— Шалил! — сознался он.

— Может быть, ударил кто?

— Нет! — твердо, но тихо сказал Вукол, — ушибся!

— Об дверь! — подсказал кто-то.

— Да, об дверь! — подтвердил новичок.

Учитель прошел к кафедре, развернул книгу и, погладив белой рукой свою золотистую бороду, сказал протяжно и громко:

— На-ачнем-те!

Брату Вукола Вовке было только четыре года. На самой середине лба у него от золотухи все еще оставался шрам с морщинками во все стороны в виде лучистой звезды. Это было очень красиво — звезда во лбу, — и Вовка гордился ею. Вообще после болезни, во время которой ему как больному во всем в семье оказывали предпочтение, всякие льготы и преимущества, он стал очень самолюбив, считая себя избранной натурой.

Благодаря солнечным дням вёдреной осени он и по улице бегал без шапки, в одной рубашонке, босиком, в коротеньких штанишках, затвердевших на коленях и принявших неподвижно-изогнутый вид. Такой костюм и белесые волосы шапкой нисколько не отличали его от прочих деревенских ребятишек, день-деньской вертевшихся около строящейся церкви. Он видел там много щепок и стружек, сваленных в одну большую кучу. Каждый вечер матери посылали ребят за церковными щепками. Никто им не запрещал это делать: ведь церковь строилась на общественные крестьянские деньги. У Елизара было много своих щепок около дома, но Вовка в подражание товарищам однажды набрал в подол рубахи несколько щепок и только было собрался отнести их матери, как вдруг за спиной его раздался суровый голос:

— Ты что это делаешь?

Вовка оглянулся. Позади стоял низенький поп с длинной седой бородой, с посохом в руке. Остальные ребята побросали щепки и разбежались, едва завидев попа, но Вовка был всех меньше, глупее и самоувереннее: ему и в голову не приходило бежать.

— Брось щепки! — повелительно приказал старик.

Вовка бросил, обидевшись.

— Где живет твой отец?

— А вон! — указал Вовка на отцовскую избу.

— Хорошо! Ступай!..

Поп слегка стукнул его своей тростью, отвернулся и пошел мимо церкви к поповскому дому, на этот раз быстро шагая мелкими шагами и размахивая широкими рукавами рясы.

Вовка вприпрыжку бросился домой, сверкая босыми пятками, но дома ничего не сказал о своей встрече: вся семья сидела за ужином.

Через несколько минут пришел церковный сторож, поздоровался, сказал: «хлеб да соль», потом вздохнул и, понизив голос, добавил, обращаясь к Елизару:

— Тятенька прислал за тобой: велел сейчас прийти!

Елизар удивился:

— Зачем?

— Не знай! Сказал только, чтобы скорее, дескать безо всякого промедления!

Елизар нахмурился. Он не любил протопопа: когда-то тятенька послал донос на него как на вредного прихожанина, в результате чего последовало путешествие с колокольчиком. Он избегал встречи с протопопом, а в церковь ходил разве что к пасхальной заутрене, причем становился на клирос и подтягивал певчим приятной, мягкой октавой. Суровый поп слов зря не тратит: значит, что-нибудь по строительному делу спонадобилось.

Он снял фартук, вымыл руки, причесал кудрявую голову и струящуюся завитками бороду, надел пиджак из «чертовой кожи» и отправился, благо дом попа был рядом. Вошел с черного крыльца, через кухню, и сказал кухарке:

— Доложите тятеньке: Елизар, мол, пришел; присылал он за мной!

Кухарка вышла из кухни и через минуту вернулась:

— В горницу зовет!

Елизар удивился: редко кого из бедняков допускал тятенька в горницу, кроме уважаемых и солидных людей.

Он вошел в маленькую, тесную прихожую и сдержанно крякнул. В дверях появилась приземистая фигура тятеньки в лиловом полукафтанье, препоясанная широким поясом, расшитым разноцветными гарусными шерстями.

Из боковой комнаты выглянуло сморщенное лицо протопопицы и скрылось.

— Елизар?

— Так точно, тятенька.

— Ну, входи!

Елизар подошел под благословение и поцеловал волосатую руку тятеньки. Потом стал у дверей.

Тятенька некоторое время ходил по горнице, чисто прибранной, с мягкой старинной мебелью, с резными ножками и спинками. Опытным взглядом мастер определил ее достоинства: еще крепостных мастеров работа. Под окном в клетке висела желтая канарейка. Пахло кипарисом. Тятенька не пригласил его сесть.

Протопоп остановился среди комнаты, сурово взглянул на прихожанина, закинув руки за спину и постукивая каблуками.

— Давно воротился в село?

— Недавно, тятенька.

— На постройке работаешь?

— Так точно.

— Знаю, что ты мастер на все руки… помню тебя… Да, да… ну, что ж! воротился — это хорошо! Я сам велел дать тебе работу по иконостасу… должен ты это ценить?

— Премного благодарен, тятенька, все мы здесь под вашей рукой…

— Вот только в церкви редко и прежде тебя видел и теперь не вижу… за это не похвалю… Православный?

— Не старовер же!.. А в церковь ходить не всегда бывает время! Зачем присылали-то?

Тятенька нахмурился. Не понравился ему свободно державшийся прихожанин.