Элизабет Гаскелл - Север и Юг

— О ком? — переспросил Торнтон.

— О мисс Маргарет… мисс Хейл, дочери старого священника. Вы хорошо знаете, кого я имею в виду, если только немного подумаете… — В тоне, которым были произнесены эти слова, не было и тени неуважения.

— Ах да! — И вдруг холодная, скованная морозом маска тревоги исчезла с лица мистера Торнтона, словно мягкий летний ветерок развеял все его тревоги. И хотя его губы были по-прежнему сжаты, глаза по-доброму улыбнулись собеседнику. — Ты знаешь, Хиггинс, она ведь теперь мой арендодатель. Время от времени я получаю известия о ней от ее агента. У нее все хорошо, она среди друзей… спасибо, Хиггинс.

Это «спасибо», которым мистер Торнтон нерешительно закончил свои слова, все же прозвучало с такой теплотой, которая натолкнула на догадку проницательного Хиггинса. Возможно, это была всего лишь призрачная надежда, но он подумал, что последует за ней, чтобы выяснить, куда она его выведет.

— И она не вышла замуж, хозяин?

— Нет еще. — На лицо мистера Торнтона снова набежала тень. — Об этом поговаривают, как я понимаю, для объединения семьи.

— И она больше не вернется в Милтон, я полагаю?

— Нет!

— Постойте, хозяин! — Подойдя совсем близко, Хиггинс спросил: — А молодого джентльмена оправдали? — Намекая на свою осведомленность, он подмигнул мистеру Торнтону, что добавило еще больше таинственности. — Молодого джентльмена, я имею в виду мастера Фредерика, как они называли его… ее брата, он был здесь, вы знаете.

— Был здесь…

— Да, конечно, когда умерла миссис. Вы не бойтесь, я никому не скажу. Мэри и я, мы давно об этом знали, только мы молчали, потому что об этом стало известно, когда Мэри работала в их доме.

— И он был здесь. Это был ее брат?!

— Ну конечно, я думал, вы слышали об этом, иначе я бы и словом не обмолвился. Вы знали, что у нее есть брат?

— Да, я знал о нем. И он был здесь, когда умирала миссис Хейл?

— Ну уж нет! Я не собираюсь больше ничего рассказывать. Может быть, я уже навлек на них беду, потому что они держали это в секрете. Я только хотел поинтересоваться — оправдали ли его?

— Об этом мне неизвестно. Как и обо всем прочем. О том, что мисс Хейл теперь мой арендодатель, я узнал от ее юриста.

Он расстался с Хиггинсом, оставив его в замешательстве, и отправился по делам, как и намеревался до того, как с ним заговорили.

«Так это был ее брат, — произнес про себя мистер Торнтон. — Я рад. Может, я больше никогда не увижу ее, но это утешение… облегчение… Я знал, что она не может вести себя нескромно, и все же я жаждал убедиться. Теперь я счастлив!»

Эта тонкая золотая нить протянулась сквозь темную паутину его настоящего, что с каждым днем становилось все мрачнее и безрадостнее. Посредник мистера Торнтона слишком доверял Американскому торговому дому, который рухнул вместе с другими как карточный домик: падение одной карты повлекло за собой падение других. Как обстояли дела у мистера Торнтона? Сможет ли он выстоять?

Ночь за ночью он брал деловые книги и документы в свою комнату и просиживал за ними очень долго, когда вся семья уже спала. Он думал, что никто не знает о его занятиях в ночные часы. Однажды утром, когда дневной свет проник сквозь щели ставней, а он еще не ложился и с безнадежным равнодушием подумывал, можно ли обойтись без пары часов отдыха, которые у него оставались до того, как снова начнется суета дневных забот, дверь комнаты отворилась — на пороге стояла его мать, одетая так же, как и в предыдущий день. Она спала не больше, чем он. Их взгляды встретились. Их лица были холодны, суровы и бледны из-за долгого бодрствования.

— Мама, почему ты не спишь?

— Джон, сынок, — сказала она, — ты думаешь, я могу спокойно спать, пока ты бодрствуешь, весь в заботах? Ты не рассказывал мне о том, что тебя тревожит. Но эти последние дни тебя что-то мучит.

— Торговля плохо идет.

— И ты боишься…

— Я ничего не боюсь, — ответил он и, подняв голову, больше не опустил ее. — Теперь я знаю, что больше никто из-за меня не пострадает. Это меня беспокоило.

— Но как ты выстоишь? Ты будешь… это будет банкротство? — Ее спокойный голос непривычно дрожал.

— Нет, не банкротство. Я должен оставить дела, но я заплачу всем рабочим. Я мог бы рассчитаться… я испытываю жестокое искушение…

— Как? О Джон! Сохрани свое имя, рискни всем ради этого. Как ты сможешь это сделать?

— Мне предложили участвовать в очень рискованной спекуляции. Но если все удастся, я смогу поправить свои дела, так что никто не узнает, в каком затруднении я нахожусь. Тем не менее, если она закончится неудачей…

— Если она закончится неудачей… — повторила миссис Торнтон и, подойдя к сыну, накрыла его ладонь своей рукой, ее взгляд был полон огня. Она затаила дыхание, чтобы дослушать его слова.

— Честных людей разоряют жулики, — мрачно продолжил он. — В моем нынешнем положении деньги моих кредиторов в сохранности до последнего фартинга. Но я не знаю, где мне найти деньги… возможно, они все потрачены и я сейчас без гроша. Поэтому я должен рисковать деньгами моих кредиторов.

— Но если все удастся, они ничего не узнают. Спекуляция — это так рискованно? Конечно нет, или ты просто никогда не задумывался об этом. Если она удастся…

— Я буду богатым человеком, но моя совесть не будет спокойна.

— Что ж! Ты никому не причинишь вреда.

— Нет, но мне придется рискнуть разорением многих людей ради собственного ничтожного обогащения. Мама, я принял решение! Ты не будешь сильно сожалеть, покидая этот дом, правда, дорогая мама?

— Нет! Но если ты изменишь самому себе, это разобьет мне сердце. Что тут можно поделать?

— Оставаться тем же Джоном Торнтоном в любых обстоятельствах. Пытаться поступать правильно, совершать грубые ошибки, а затем стараться быть храбрым, чтобы все исправить. Но это трудно, мама. Я так много работал и планировал. Я слишком поздно нашел новые возможности, а теперь все пропало. Я слишком стар, чтобы начать все заново, как прежде. Это тяжело, мама.

Он отвернулся от нее и закрыл лицо руками.

— Я не могу понять, — сказала она с мрачной безнадежностью в голосе, — что происходит. Вот мой мальчик — хороший сын, справедливый человек с нежным сердцем, — и он терпит неудачу во всем, к чему стремится: он полюбил женщину, а ее мало трогает его чувство, словно он какое-нибудь ничтожество; он трудится, а его труд не приносит успеха. Другие процветают и обогащаются, и их жалкие имена не задевает тень стыда.

— Стыд никогда не касался меня, — тихо ответил он.

Но она продолжила:

— Порой я удивлялась, куда девалась справедливость, а теперь я даже не верю, что она вообще есть в этом мире. Теперь и ты это узнал. Ты, мой родной Джон Торнтон. Мы с тобой можем стать нищими… мой дорогой сын!