Элизабет Гаскелл - Север и Юг

Маргарет никогда не говорила о Хелстоне с тех пор, как покинула его, разве что случайно упоминала название в разговоре. Но в мечтах она видела его, пожалуй, даже более отчетливо, чем в жизни, и, когда ночью она проваливалась в сон, ее память странствовала по всем дорогим и милым местам. Сердце Маргарет было открыто для бедной девушки, и она решилась нарушить молчание.

— О Бесси, я так любила дом, который мы оставили! Мне бы хотелось, чтобы ты его увидела. Я не могу передать словами и половину его красоты. Там везде стоят зеленые деревья, раскинув свои ветви над землей, и в их тени прохладно даже в полдень. И хотя каждый листок кажется неподвижным, в лесу все время слышен шелест, словно тихий голос, звучащий вдали. Дерн в лесу то мягкий и нежный, как бархат, то холодный и влажный, оттого что впитал воду из небольшого, журчащего где-то в траве ручейка. А в других частях леса раскинулись заросли папоротника, они словно волны морские — то совсем темные в тени деревьев, то освещенные золотыми лучами солнца.

— Я никогда не видела моря, — пробормотала Бесси. — Но продолжайте.

— А потом ты выходишь из леса на холмистую равнину, и вершины холмов кажутся выше, чем кроны деревьев…

— Я рада это слышать. Я здесь все время задыхаюсь и как будто падаю в пропасть. Когда я выходила гулять, мне всегда хотелось подняться высоко-высоко, чтобы видеть далеко и вдохнуть воздух полной грудью. Я задыхаюсь здесь, в Милтоне, но думаю, что этот шелест деревьев, о котором вы говорили, просто ошеломил бы меня. У меня и так все время болит голова из-за шума на фабрике. Но там, на этих холмах, там, наверное, тихо?

— Да, — ответила Маргарет, — только высоко в небе можно услышать жаворонка. Иногда я слышала, как фермеры перекликаются с работниками. Но их голоса доносились издалека, и мне нравилось думать, что там, вдали, люди усердно работают на полях, пока я сижу в вереске и ничего не делаю.

— Я раньше думала, что если бы у меня был свободный день и я могла бы ничего не делать, а только отдыхать в каком-нибудь спокойном, тихом месте вроде того, о чем вы только что говорили, то, наверное, отдых подбодрил бы меня. Но сейчас я ничего не делаю целыми днями, а все равно устаю от безделья так же, как от своей работы. Иногда я так устаю, что думаю, я даже не смогу наслаждаться небесами, не передохнув хоть немного сначала. Я очень боюсь, что отправлюсь прямиком туда, не поспав хоть недолго в могиле.

— Не бойся, Бесси, — сказала Маргарет, положив ладонь на руку девушки. — Бог может дать тебе лучший отдых, чем безделье на земле или глубокий сон в могиле.

Бесси вздрогнула и тихо сказала:

— Если бы мой отец не говорил так… Вы ведь сами слышали… У него в мыслях нет ничего плохого, как я сказала вам вчера и повторю снова и снова. И я совсем не верю ему днем, но все же ночью, когда я в лихорадке, в полусне, в полубреду, все снова наваливается на меня. О, так плохо! И я думаю, что лучше бы было умереть, чем надрывать себе сердце и жить здесь среди этого бесконечного фабричного шума, чем мечтать о минуте тишины, чем дышать этим пухом и чувствовать, как он заполняет легкие, — я так жду смерти ради одного глотка чистого воздуха, о котором вы говорили. Моя мама умерла, и я никогда не смогу сказать ей снова, как я любила ее, не смогу рассказать обо всех своих горестях, и если эта жизнь — смерть, если нет Бога, чтобы утереть слезы со всех глаз… Так-то, так-то! — Бесси выпрямилась и с неожиданной силой сжала руку Маргарет. — Я могу сойти с ума и убить вас, я правда могла бы…

Она откинулась на подушку, совершенно обессиленная. Маргарет опустилась перед ней на колени:

— Бесси, у нас есть Отец Небесный.

— Я знаю это! Я знаю это! — стонала Бесси и беспокойно металась на кровати. — Я грешница. То, что я говорю, грешно. О, не бойтесь меня, не бойтесь приходить ко мне. Я не трону и волоска на вашей голове. И, — открыв глаза и посмотрев пристально на Маргарет, — я верю, возможно, больше, чем вы, в то, что нам предопределено. Я читала Книгу Откровения до тех пор, пока не выучила ее наизусть. И я никогда не сомневаюсь, когда бодрствую и в здравом уме, что приду к блаженству.

— Давай не будем говорить о том, какие фантазии приходят тебе в голову, когда ты в лихорадке. Я бы хотела услышать о том, как вы жили, когда ты была здорова.

— Я думаю, что была еще здорова, когда мама умерла, но с тех пор я никогда не чувствовала себя достаточно сильной. Я начала работать в чесальном цехе, пух попал в мои легкие и отравил меня.

— Пух? — переспросила Маргарет.

— Пух, — повторила Бесси, — маленькие волокна хлопка. Когда его расчесывают, они летают в воздухе, будто мелкая белая пыль. Говорят, он оседает на легких и сжимает их. Почти все, кто работает в чесальном цехе, чахнут, кашляют и плюют кровью, потому что они отравлены пухом.

— Но разве им нельзя помочь? — спросила Маргарет.

— Откуда мне знать? Иногда в чесальных цехах ставят такое большое колесо, оно крутится, от него начинается сквозняк и выгоняет пыль. Но колесо стоит очень дорого, пятьсот или шестьсот фунтов, и не приносит выгоды. Поэтому только несколько хозяев поставили его. И я слышала, будто многим не нравится работать там, где стоит это колесо, потому что из-за него они сильнее чувствуют голод, ведь они уже привыкли глотать пух, а теперь обходятся без него, и еще, если нет колеса, им больше платят. Поэтому колесо не нравится ни хозяевам, ни рабочим. Но я знаю, что хотела бы работать в том месте, где стоит колесо.

— Твой отец знал об этом? — спросила Маргарет.

— Да! И он очень сожалел. Но наша фабрика была самой лучшей, там работали хорошие люди, а отец боялся отпустить меня в незнакомое место. Многие тогда называли меня красивой, хотя теперь вам бы это и в голову не пришло. Мне не нравилось, когда обо мне слишком пеклись, а мама все твердила, что Мэри нужно учиться, а отец все покупал книги и ходил на разные лекции. Нужно было много денег, поэтому я просто работала, и теперь, в этой жизни, я никогда не избавлюсь от этого непрерывного шума в ушах и пуха в горле. Вот и все.

— Сколько тебе лет? — спросила Маргарет.

— В июле будет девятнадцать.

«И мне тоже девятнадцать», — подумала Маргарет, грустно глядя на Бесси, — контраст между ними был слишком очевиден. С минуту или две она не могла говорить, пытаясь справиться с подступившими слезами.

— И еще я хотела сказать о Мэри, — продолжала Бесси. — Я хотела попросить вас быть ей другом. Ей семнадцать, и она — последняя в нашей семье. И я не хочу, чтобы она пошла на фабрику, и еще я думаю, что она не подходит для такой работы.

— Но она не смогла бы… — Маргарет бессознательно взглянула на грязные углы комнаты. — Она едва ли могла бы работать служанкой, не правда ли? У нас есть одна преданная служанка, почти друг, ей требуется помощь, но она очень требовательная, и было бы несправедливо нанять ей помощницу, которая только раздражала бы ее.