Элизабет Гаскелл - Жены и дочери

Молли выросла среди этих спокойных людей, и вела безмятежную, однообразную жизнь. До того, как ей исполнилось семнадцать, с ней не произошло никаких значительных событий, кроме того, о котором уже упоминалось — ее оставили в Тауэрс. Позже, она стала одной из попечительниц школы, но никогда больше не ездила на ежегодный праздник в роскошный дом. Для того чтобы избегать подобных визитов, было легко найти предлог. У Молли остались не слишком приятные воспоминания о том дне, хотя она часто думала о том, как бы ей хотелось снова посмотреть на парк.

Леди Агнес была замужем, и в доме оставалась только леди Харриет. Лорд Холлингфорд, старший сын, потерял жену и проводил много времени в Тауэрс с тех пор, как овдовел. Это был высокий, неуклюжий мужчина, считалось, что он такой же гордый, как и его мать, графиня, но на самом деле он просто не знал, что говорить людям, чьи повседневные привычки и интересы так отличались от его собственных, и при встрече с ними обычно робко и вяло произносил банальности. Он, вероятно, был бы очень признателен за пособие по светской беседе и старательно заучил бы все фразы. Он часто завидовал беглости речи своего словоохотливого отца, который получал удовольствие от разговоров и совершенно не осознавал бессвязности своих речей. Но из-за свойственной ему сдержанности и робости, лорд Холлингфорд не пользовался признанием, хотя его сердце было добрым, простодушие — безмерным, а его научные знания — достаточно обширными, чтобы составить ему репутацию среди ученых мужей в Европейской республике. [10] В начале 19 в. господствовали именно французские ученые. При Наполеоне наука была признана профессией и получила государственное финансирование и поддержку, чего не было в Британии. Холлингфорд гордился его ученостью. Жители городка знали, что знатный, важный и неуклюжий наследник весьма уважаем за свою мудрость, что он сделал одно — два открытия, хотя не знали, в какой области. Незнакомцам, приехавшим в городок, с уверенностью указывали на него — «вот лорд Холлингфорд — знаменитый лорд Холлингфорд, знаете ли. Должно быть, вы слышали о нем, он такой ученый». Если приезжим было известно его имя, они также знали, что им можно гордиться, а если нет, то десять против одного, они бы сделали вид, что знают о нем, и таким образом утаили бы не только свое собственное невежество, но и то, что их собеседники создают ученому репутацию.

Сыновья лорда Холлингфорда учились в частной школе, так что их общество не могло сделать дом, в котором он провел свою семейную жизнь, настоящим домом для него, и поэтому он проводил много времени в Тауэрс, где им гордилась мать, и любил отец, и где так мало его боялись. Лорд и леди Камнор всегда радушно принимали его друзей, причем у первого вошло в привычку радушно приветствовать всех и везде, а леди Камнор доказала свою искреннюю любовь к знаменитому сыну тем, что позволила ему пригласить в Тауэрс «людей всех мастей», как она их называла. «Люди всех мастей» означали тех, кто прославился ученостью и образованностью, независимо от своего социального положения и, нужно признать, независимо от учтивости своих манер.

Миледи всегда была дружелюбно снисходительна к мистеру Холлу, предшественнику мистера Гибсона, она признала его семейным врачом, когда впервые приехала в Тауэрс после замужества, и никогда не думала препятствовать его привычке принимать пищу, если ему нужно было подкрепиться, в комнате экономки, но не с экономкой, bien entendu. [11] bien entendu — (с фр.) конечно, разумеется. Спокойный, умный, тучный и краснолицый доктор предпочел бы принимать пищу именно там, даже если бы ему предложили — чего никогда не случалось — «перекусить», как он это называл, с милордом и миледи в роскошной столовой. Если какое-нибудь медицинское «светило» вроде сэра Эстли доставляли из Лондона, то после этого он был обязан вежливо и официально пригласить мистера Холла отобедать. По таким случаям мистер Холл погружал свой подбородок в пышные складки белого муслина, надевал черные бриджи с пучком лент по бокам, шелковые чулки и туфли с пряжками — в других обстоятельствах ему было совершенно неудобно в таком одеянии — и с важным видом отъезжал в дилижансе от «Георга», в глубине души утешая себя за вынужденные неудобства мыслью, как замечательно будет, если завтра сквайры, которых он обыкновенно навещал, услышат: «Вчера за обедом граф сказал» или «графиня заметила», или «я удивился, узнав об этом, когда вчера обедал в Тауэрс». Но, так или иначе все изменилось с тех пор, как мистер Гибсон стал в Холлингфорде «доктором» в полном смысле слова. Барышни Браунинг полагали, что это произошло из-за того, что у него такая изящная фигура и «такие изысканные манеры», а миссис Гудинаф — «из-за его аристократических родственников» — «сын шотландского герцога, мои дорогие, и не имеет значения, что он незаконнорожденный» — но этот факт очевиден. Хотя мистер Гибсон часто просил миссис Браун дать ему что-нибудь перекусить в комнате экономки — у него не было времени на суету и церемонии за ланчем у миледи — его всегда радушно принимали в кругу знатных гостей дома. Он мог пообедать с герцогом в любой другой день, назначавшийся, когда герцог прибывал в Тауэрс. У него был не здешний, шотландский акцент. У него не было ни одной лишней унции веса, а худоба — явный признак родовитости. У него был желтоватый цвет лица и черные волосы, а в те дни, спустя десять лет после окончания большой континентальной войны, [12] Имеется в виду война с Наполеоном. желтоватый цвет лица и черные волосы являлись сами по себе отличительными признаками. Он был умен и слегка саркастичен, хотя и скуп на слова, как со вздохом заметил милорд, но миледи одобряла это. Поэтому мистера Гибсона считали достойным во всех отношениях.

Его шотландская кровь — а то, что у него были шотландские корни, не вызывало сомнения — придавала ему той язвительной гордости, которая заставляла всякого полагать, что к нему нужно относиться с уважением. Приглашения на роскошные обеды в Тауэрс, доставляли мистеру Гибсону мало удовольствия в течение многих лет, но эта формальность давала возможность получить признание в своей профессии.

Но с тех пор, как лорд Холлингфорд вернулся и поселился в Тауэрс, все изменилось. Мистер Гибсон узнал многое из того, что очень его интересовало. Время от времени он встречался со светилами научного мира: чудаковатые, простодушные люди были всерьез увлечены своими научными вопросами и мало говорили на другие темы. Мистер Гибсон оказался способен оценить таких людей, а также понять то, что они дорожили его оценкой, поскольку она была искренней и разумной. Более того, со временем он начал посылать свои статьи для публикации в научные медицинские журналы, и так в его жизни появился новый интерес. Он мало общался с лордом Холлингфордом, один был слишком робок и молчалив, другой — слишком занят, чтобы настойчиво искать повод для встречи. Но они оба были очень рады этому общению. И каждый из них мог положиться на уважение и симпатию другого с уверенностью, неизвестной тем, кто называет себя друзьями, и это доставляло радость им обоим, мистеру Гибсону, конечно, больше, поскольку в его окружении было меньше ученых и образованных людей. И действительно, среди людей, с которыми он общался, не было ни одного человека равного ему, и это угнетало доктора, хотя он никогда не осознавал причину своего уныния. Среди знакомых мистера Гибсона был мистер Эштон, викарий, преемник мистера Браунинга, очень добропорядочный и добросердечный человек, но без свежих идей в голове. Обычная учтивость и вялый ум побуждали его соглашаться с каждым мнением, которое не содержало откровенной ереси и было достаточно банальным. Несколько раз мистер Гибсон забавлялся, подбивая викария признать аргументы верными и «совершенно убедительными», а утверждения — «странными, но безошибочными», пока бедный священник не увяз в болоте еретической путаницы. Но горе и страдания мистера Эштона, когда тот вдруг обнаружил, в какое богословское затруднение он попал, его искреннее самобичевание были такими сильными, что мистер Гибсон утратил все свое веселье и поспешил вернуться к догматам англиканского вероисповедания со всей доброжелательностью, поскольку это было единственное средство успокоить совесть викария. В любых других вопросах, кроме традиционных вопросов вероисповедания, мистер Гибсон легко его превосходил, но незнание викарием большинства из них избавляло его от необходимости вежливо уступать собеседнику, доходя до выводов, которые могли бы потрясти смиренного слугу божьего.