Эльза Триоле - Анна-Мария

— Что они вам сделали?

— Мне? — Ничего. Но они — причина всех зол на земле и еще кичатся этим.

Жако курил. Несмотря на военную форму, он выглядел сугубо штатским. Через несколько дней в Париже наступит праздничное ликование. Победа. А он, Жако, уедет в Берлин, предоставив Анне-Марии развлекаться в одиночестве.

Теперь, когда ее уединение все равно было нарушено, Анна-Мария могла бы куда-нибудь пойти, кому-нибудь позвонить. Но она этого не делала. Жила, как прежде, до встречи с Жако, словно ждала кого-то, ждала тщетно. Кастрюли сверкали, она бегала на примерки, нормандский шкаф постепенно наполнялся, шляпные картонки громоздились одна на другую. Анна-Мария накупала себе целое приданое…

Ее часто можно было встретить в салонах известной модистки. Мадемуазель Жермена — усталая, слегка отяжелевшая, с глазами, какие бывают лишь у немолодых парижанок, — прекрасные, все изведавшие, снисходительные, грустные, хищные глаза — относилась к ней с симпатией. Анна-Мария привлекала ее. Мадемуазель Жермена стояла во главе всемирно известной фирмы, но она была романтична, как мидинетка, а мадам Белланже казалась ей таинственной, загадочной. Здесь, где всем было известно who is who [17] Название светского справочника, дающего сведения о людях, имеющих некоторую известность, здесь — подноготная (англ). каждой клиентки, ее никто не знал; у нее, по-видимому, было много денег, она покупала, не задумываясь, не останавливаясь перед ценой и притом с полным безразличием к покупке. Когда мадам Белланже смотрит на себя в зеркало, что она в нем видит? Мадемуазель Жермена жила среди красивых вещей, и ей доставляло удовольствие видеть свои шляпы на красивой головке, они от этого выигрывали, становились еще краше. Все шляпки были к лицу мадам Белланже.

— Мадемуазель Жермена, — шепчет продавщица, пока та наблюдает за примеркой мадам Белланже, — вас просят… Графиня Р.

— Не пойду, — говорит мадемуазель Жермена, — я ее видеть не могу, она мне все шляпы портит…

— Но, мадемуазель, она уже три раза вас звала…

— Не пойду и все! Не обязана я…

— Ш — ш… — испуганно шепчет продавщица, с ужасом оглядываясь, не слышит ли графиня.

Но графиня без тени улыбки примеряет перед зеркалом шляпу за шляпой, профиль у нее унылый: отвислый нос, отвислый подбородок, отвислая кожа под подбородком… Вдоль стен большой квадратной комнаты сидят дамы и рассматривают себя в зеркалах; вокруг них порхают мастерицы с соломкой, лентами, вуалетками, птичками, цветами… Воздух насыщен соблазном. Здесь процветает искусство, уходящее корнями в почву Парижа, здесь обитает нечто необъяснимое, то, что зовется модой. Женский облик, повторенный зеркалами, никогда не выходит из моды точно так же, как живые цветы, как весь загадочный и легкомысленный женский мир.

— Она очень хороша, твоя шляпка, — хвалит старшую мастерицу мадемуазель Жермена и встает, чтобы опустить крыло птицы на нежный висок мадам Белланже. Старшие мастерицы — звезды этих салонов, и как всякие звезды, они капризны и взбалмошны, даже сама мадемуазель Жермена вынуждена им льстить… Мадам Белланже смотрит куда-то в сторону: чуть подальше в ряду отражений она узнает черные, что называется — красивые глаза: глаза белошвейки. На той нарочито строгий костюм, ей примеряют жесткое, сухое канотье, которое уродует ее. Анна-Мария слегка откидывается назад: белошвейку заслоняет высокая девушка, примеряющая шляпу с желтой птицей, осеняющей раскрытыми крыльями ее лоб… Черный рынок, очевидно, приносит белошвейке крупные барыши, раз она заказывает себе здесь шляпы. В этом канотье она похожа на гувернантку, которая крадет серебро, прививает детям дурные наклонности, принимает любовника в постели своих хозяев, пока те в театре, или занимается проституцией, что узнается лишь на двадцатом году ее безупречной службы… Белошвейка улыбнулась Анне-Марии. Мадемуазель Жермена перехватила улыбку:

— Вы знакомы с ней?

— Как сказать…

— У нас тут никто не сотрудничал с немцами, — продолжала мадемуазель Жермена. — Когда они приходили к нам, им показывали только самые уродливые модели. Ни одну из моих мастериц не угнали в Германию… На какие только уловки мы не пускались, лишь бы уберечь их… Некоторые сидели безвыходно у себя, и мы носили им еду на дом… А вот этой, — мадемуазель Жермена глазами указала на белошвейку, — я платила, чтобы она улаживала дела с удостоверениями… Она была своим человеком в гестапо.

— Так, так, — проговорила Анна-Мария и на ходу пожала унизанную кольцами руку мадемуазель Жермены.

Сама хорошенько не понимая почему, мадемуазель Жермена растрогалась до слез.

Анна-Мария вернулась домой пешком. Скоро ли наступят вновь благословенные времена такси, когда можно будет гулять ровно столько, сколько хочешь, не выбиваясь из сил. А сейчас, за что ни возьмись, приходится доводить себя до полного изнеможения.

Квартира приняла ее неприветливо. Что поделаешь, она не чувствовала себя дома в этих облезлых желто-фисташковых стенах. Она села на диван с его нелепыми накидками из старинной парчи, которые все время сползали. «В общем, — думала Анна-Мария, — страна вся сплошь заминирована. Клиентки мадемуазель Жермены — великосветские дамы и белошвейки с черного рынка… А мужчины? Мужчины и того хуже, потому что они еще больше напуганы, потому что они рискуют большим…» В маленькой гостиной стемнело, и она зажгла настольную лампу, но электрическая лампочка тут же начала краснеть и погасла… опять выключили свет. Анна-Мария не шевелилась, придется ждать, пока снова подадут ток. Она представила себе нежные щеки и жесткий взгляд белошвейки. Гестапо… А что, если сейчас позвонят у двери и перед ней предстанет белошвейка со своими кружевами и атласом, ветчиной и шоколадом… Как это ее до сих пор не посадили? Свет все не зажигался. Незаметно Анна-Мария задремала, и ей приснилось, что зазвенел колокольчик и пришла белошвейка. «Сударыня, — говорит она, — умоляю вас, пойдемте со мной!» Они садятся в машину — старенький закрытый автомобиль с разорванной в клочья обивкой; за рулем — коренастый шофер, голова у него ушла в плечи… Вот она, смертельная опасность!.. Потом какой-то замок, пустой, как гнилой орех, опрокинутая мебель, разбитые вазы, под ногами валяются пустые обоймы… Но вот снова звякнул колокольчик, почему звонят, ведь дверь открыта? Анна-Мария просыпается; колокольчик все еще дребезжит… В тот же миг лампочка начинает накаляться… Открыть? Ну, разумеется!

За дверью — белошвейка! В черном костюме, без шляпы. Анна-Мария поражена и молча смотрит на нее. А та говорит, широко улыбаясь:

— Извините за беспокойство, сегодня утром я забыла у вас сверток…