Эльза Триоле - Анна-Мария

— Я сама только что вернулась, — сказала Анна-Мария, встречая гостью приветливой улыбкой, — сейчас согреемся чашечкой чая. Пока вода закипит, устраивайтесь, как дома…

Анна-Мария отправилась на кухню, поставила воду, приготовила поднос. Ей так хотелось лечь, уснуть, забыть… Но что, собственно, она хотела забыть?

— Мадам Белланже, — крикнула из гостиной мадам Дуайен, — не помочь ли вам? Я ведь на минутку, я прекрасно обойдусь без чая…

Анна-Мария знала, что все это пустые слова: мадам Дуайен любила вкусно поесть, а дома ее не особенно баловали. К сожалению, она могла предложить гостье только хлеб с медом, ничего другого у нее самой не было. Белошвейка заламывала непомерные цены, а Анна-Мария вынуждена была тратить деньги с оглядкой.

— Какая роскошь! — воскликнула мадам Дуайен. — Видите ли, я зашла к вам, чтобы отвести душу. Я прямо от Эдмонды, вы ее знаете — графиня Эдмонда Мастр… Не следует мне ходить к ней, каждый раз у меня после этого начинается приступ печени, — впрочем, я сама виновата, зачем хожу к людям без предупреждения… Словно хочу застать их врасплох. И в самом деле, у этой мерзавки Эдмонды — надо вам сказать, что я знаю ее еще с тех пор, когда она под стол пешком ходила, — я застала мосье X. из «Жерб» [39] «Жерб» — прогитлеровская газета, выходившая во Франции в период оккупации. какого-то хирурга — он только что вышел из тюрьмы, — и еще одного типа, его имя мне не сказали, а может быть, я не расслышала; он явился в гостиную Эдмонды прямехонько из лагеря… Но не из лагеря для порядочных людей, а из лагеря для коллаборационистов! Попал туда якобы по недоразумению… Теперь он оттуда вышел и рассказывал, без конца рассказывал такие вещи, что волосы дыбом становятся! Девушек из приличных семей укладывают рядом с проститутками на один соломенный тюфяк… мужчин подвергают пыткам: добиваясь признаний, их заставляют часами стоять голыми коленями на гравии. Да еще по лагерю пронесся слух, что стража, состоящая из ФТП, собирается расстрелять всех здоровых мужчин! И что они якобы уже стреляли в окна бараков. К счастью, нашлись порядочные люди — сторожа, те, что служили в лагерях и раньше, при бошах — вы слышите, мадам, те, что служили при бошах!.. Каждый раз, когда ФТП подготовляли расстрел, эти честные надзиратели предупреждали заключенных! Как и следовало ожидать, ужасы эти в лагере организовывали коммунисты, всем в лагере это было известно… «Каждый раз, когда те подготавливали расстрел, надзиратели предупреждали нас, они нас предупреждали…» — рассказывал тип, попавший туда «по ошибке». Я спросила: «Кого это нас, мосье? Если вы попали туда по ошибке, то другие-то очутились там потому, что сотрудничали с немцами, предавали и мучили патриотов, истинных французов? А вы говорите нас». Он смутился и ответил: «Когда вместе страдаешь, перестаешь разбираться, кто рядом с тобой — коллаборационист или нет». Тогда я поинтересовалась, сказал бы он нас, если бы сидел с уголовниками. Знаете, что он мне ответил? «Нет, мадам, уголовники — люди не моего круга, они и страдают иначе, чем я…» Чудовищно, не правда ли? — Мадам Дуайен была вне себя от гнева. — Тут я ему прямо заявила: «ФТП тоже люди не вашего и не моего круга, но тем не менее говоря о них и о себе, я говорю мы, но я не скажу мы о себе и о вас, о вас я говорю они. Возможно, в вашем лагере действительно не сладко, и очень жаль, что нацистов охраняют нацисты. Не знаю, правильно ли я вас поняла, но оставьте, пожалуйста, ваши выдумки о коммунистах, которые будто бы собираются расстреливать каких-то несчастных; перед коммунистами я снимаю шляпу, — шляпа мадам Дуайен подпрыгивала у неё на макушке, — а то, что происходит в вашем лагере, это детские забавы, светская игра по сравнению с Бухенвальдом и Освенцимом!..» Он и пикнуть не посмел, поверьте мне. Но господин из «Жерб» разъярился и стал рычать, что во всем, во всем виноваты коммунисты. До того распоясался, что чуть было не сказал: «Мы проиграли войну из-за коммунистов», и опять это мы обозначало его самого, жербиста, и бошей! «Ну, ну, говорите, мосье, не стесняйтесь!» Я орала громче его. Эдмонда, конечно, пыталась вмешаться, но ее жербист совершенно озверел и начал меня поносить: вот будет во Франции коммунизм, и так, мол, мне и надо, безответственных людей, вроде меня, необходимо изолировать, мы, мол, играем на руку коммунистам… Короче, именно на безответственных и возлагалась ответственность за все! Идиот!.. Я ему прямо так и сказала, что боши сожгли мой замок, чудо шестнадцатого века, отняли хлеб у моих детей, а ФТП сражались, как львы, пока он где-то отсиживался. «А вы-то где были, мосье, когда шли бои? Ну, скажите, где?» Он с достоинством ответил мне, что выполнял свой долг француза. Но я уже не помнила себя: «Предателя, мосье, предателя! И если бы в правительстве не сидели рохли, вы были бы в тюрьме, и не по ошибке, смею вас уверить, нет, не по ошибке!» Тот, другой, из лагеря, даже позеленел, но не от бешенства, а от страха. Убеждена, что теперь он каждую минуту ждет ареста. Если бы я могла, если бы я только могла посадить их всех, без исключения!.. Вы не встречаетесь с этими людьми и не представляете себе, что творится… Петеновцы — что! Тут чистой воды нацисты! А процессы! Сплошное издевательство!.. Что с нами будет? Бедная Франция!

Не замок сожгли у мадам Дуайен, сожгли ее сердце… Младший брат — летчик — сгорел в самолете в 1943 году, другой был угнан в Германию, его схватили, когда он спускался с парашютом; он не вернулся… Но ведь дело не только в близких. Разве можно забыть лагеря, тюрьмы, битвы. Кто бы узнал прежнюю даму-патронессу в этой небрежно одетой женщине… Неистовый темперамент! Попробуйте справиться с вдруг забившим нефтяным фонтаном. С окончанием войны пыл ее ничуть не утих, напротив, он еще возрос. Кто-кто, а мадам Дуайен знала, что война не кончена, и она не собиралась отходить в сторонку, она готова была драться, пустить в ход зубы, ногти; от всего своего благородного, своего чистого сердца она говорила: не приемлю…

Анна-Мария слушала ее и изо всех сил пыталась обмануть самое себя. Она знала, видела, что бремя разочарования придавило людей, только это она и видела, но старалась не вникать в связь вещей, не хотела узнавать врага, хотя узнать его было совсем не трудно. Нет, не хотела она отчаиваться, видеть повсюду призрак нацизма, делать выводы, умозаключения… Не хочет она захлебнуться в море безнадежности.

— На днях я встретилась у мадам де Фонтероль с графиней Мастр, — сказала Анна-Мария. — Она на все лады твердила, что ей ужасно хочется видеть меня у себя, поговорить со мной! Не понимаю, откуда такая любезность, ведь она меня совсем не знает!

— Право, Анна-Мария, вы настоящий ребенок! Причина самая простая: у вас крест Освобождения, и вы, хотите вы того или нет, — героиня Сопротивления! Она решила затащить вас к себе с одной-единственной целью — обелить себя!