Эмма Донохью - Падшая женщина

Мэри поплотнее завернулась в шаль и подвинулась чуть ближе к перилам. Уж не Кон ли это Марч из Трущоб? Она украдкой подмигнула ей, но Кон отвела глаза.

Было холодно. Мэри переминалась с ноги на ногу; ее дыхание поднимало в воздухе облака пара. Приступ кашля, сильный, как землетрясение, едва не сбил ее с ног. Хорошо, что она привыкла стоять на улице на самом ветру. Ей было хорошо знакомо это чувство — когда ступни как будто врастают в ледяные булыжники мостовой, пускают в нее корни. И разве не случалось ей отдаваться клиенту, прислоняясь к мертвенно-холодной стене? Иногда Мэри даже соглашалась на девять пенсов, только бы сделать это не на улице, а внутри.

Чтобы немного развлечься, она принялась разглядывать других просительниц. Девушка в рваном карминово-красном платье, отделанном кружевами, несомненно, из ковент-гарденских мисс. А у той, что стоит вслед за ней, кажется, сифилис. Куколка говорила, что если они замечают болезнь, то отправляют девушку в больницу Лок-Хоспитал, где еда — хуже не придумаешь.

Мэри пробежалась глазами по очереди, отделяя мисс от «соблазненок». («Так мы называем „честных“ девушек, — презрительно сообщила Куколка. — Если будут спрашивать, говори, что ты была чиста, как первый снег, пока один джентльмен не воспользовался твоей наивностью».) От «соблазненок» так и веяло стыдом и отчаянием. На шее у одной из них висел маленький жемчужный крестик, и она все время сжимала его в руках, как будто ожидала, что вот-вот переедет в лучший из миров.

Из-за туч выбралось жидкое ноябрьское солнце. Хорошо было бы надеть соломенную шляпку, подумала Мэри. Но у нее была всего одна шляпа, ярко-красная, со сломанным пером, и Куколка сказала, что с девушкой в такой шляпе они не будут даже разговаривать. Поэтому Мэри с сожалением оставила ее в комнатке на чердаке, вместе с другими своими любимыми вещами. Не то чтобы она не доверяла своей единственной подруге, скорее опасалась воров, или пожара, или еще какого-нибудь из тысячи несчастий, что могли отнять у нее ее сокровища.

Выбирая наряд этим утром, Мэри никак не могла решить, что лучше: одеться приличной «соблазненкой» или бедной и несчастной? Она надела самый простой жакет и самую скромную юбку, но все равно теперь ей казалось, что на ней словно лежит печать мисс. Может быть, дело в атласных туфлях с ободранными носами? Или в том, как она стоит — слишком профессионально выставив вперед бедро? Мэри уже забыла, как выглядит невинность. Она постаралась припомнить себя в школьные времена: скромная девочка с чистым, словно лист бумаги, лицом. Бесполезно. Прошлое ушло, словно его и не было.

По очереди пробежала рябь. Крохотная, худенькая проститутка в рваном платье-полонез вдруг лишилась чувств и рухнула в канаву. Мэри вывернула шею. После некоторого колебания сразу пять женщин бросились ей на помощь. Интересно, они пытаются показать свое добросердечие? — подумала Мэри. К девушке подошли два швейцара в пышных серых париках, погрузили ее на носилки и понесли внутрь. Мэри заметила, что губы у нее совсем синие. Огромные тяжелые двери пропустили процессию и снова захлопнулись.

— Вот это умно, — пробормотала женщина с впалой грудью, стоящая впереди. — Добилась своего, хитрюга.

Мэри улыбнулась и собралась ей ответить, но очередной приступ кашля снова согнул ее пополам, так что в легких совсем не осталось воздуха. И правда, хитрая уловка — без чувств свалиться в канаву. Почему она не додумалась до этого сама? Куколка бы додумалась. Да, будь с ней Долл Хиггинс, бояться было бы нечего.

— Почему бы тебе не пойти со мной? — взмолилась она утром, когда одевалась.

Но Куколка вытянулась на комкастом соломенном матрасе и испустила свой особенный горловой смешок.

— Сначала пусть поймают. Чтобы меня заперли — да по доброй воле я ни за что на такое не соглашусь.

О замках Мэри старалась не думать. Она напомнила себе, зачем она здесь: подлечить кашель. Подкормиться бесплатной едой. Укрыться от непогоды в лютую зиму. Больница Святой Марии Магдалины была единственным местом во всем Лондоне, куда могла податься девушка вроде нее. И все, что от нее требуется, — это убедить благодетелей в том, что ей стыдно и она раскаивается. Это все, о чем они просят.

Ее рот наполнился горькой слюной. Мэри вдруг захотелось бросить свое место в очереди, где она простояла уже четыре часа, развернуться и отправиться домой. А по дороге зайти в «Чеширский сыр» на Флит-стрит и выпить пинту пива. Однако, представив себе, в какую ярость придет Куколка, она не посмела уйти.

— Все, что тебе надо, — это опустить пониже голову и продержаться так пару месяцев. И тем самым спасти свою чертову шкуру, — сказала Куколка под конец их спора. — Ты когда-нибудь слышала о более выгодной сделке?

По очереди прокатился слух, что берут только одну девушку из пяти. Мэри сжала губы.

Чуть позже поступило еще одно сообщение: «Им нравится, когда девушка босая». Девушки начали снимать туфли и выбрасывать их в канаву. Женщина, стоявшая впереди, была и так босиком; ее пальцы белели в грязи, словно черви. Мэри взглянула на свои атласные туфли на каблуках. Она заплатила за них целых пять шиллингов на Варфоломеевской ярмарке, и тогда они были почти чистыми. Будь она проклята, если выбросит их — до тех пор, пока в них не появится хотя бы одна дырка.

Очередь медленно продвигалась вперед, к массивным дверям с дубовыми панелями. Мэри прислушалась к разговорам. Нужно придумать историю, поняла она. Достойную и трогательную. Что-то такое, что они смогут записать в свои книги. Сразу три женщины подряд — и все три мисс с Друри-Лейн — решили назваться горничными, которых хозяин соблазнил обещанием жениться. Другие брали сюжеты из баллад, французских романов и даже из недавнего судебного процесса. Все матери, разумеется, умерли в родах, а отцы ушли в море и не вернулись.

Единственную честную историю выдала та самая женщина, что стояла впереди Мэри. У нее почти не было зубов — видимо, от ртути; и Мэри подвинулась ближе, чтобы разобрать, что она говорит. Без всякого притворства женщина сказала, что всю жизнь утюжила улицы, но теперь, в ее возрасте, она уже не в состоянии заработать себе на хлеб.

Молодой секретарь бросил на нее ледяной взгляд.

— И это все, что вы можете сказать в свое оправдание?

Она устало кивнула.

Секретарь вытер перо и написал что-то в огромной амбарной книге в кожаном переплете.

— Прошение отклоняется , — прочитал он. — Просительница слишком закоренела в грехе и не может быть перевоспитана.

Старая проститутка плюнула ему под ноги и побрела прочь.

Сердце Мэри бешено забилось. Ее очередь. Она попыталась закашляться, чтобы показаться более несчастной, но смогла только прочистить горло.