Эмма Донохью - Комната

Сегодня мне исполнилось пять лет. Когда я засыпал вечером в шкафу, мне было еще четыре, но, проснувшись ночью в кровати, я стал уже пятилетним, чушь какая-то. До этого мне было три года, а еще раньше — два, один и ноль.

— А у меня был минус?

— Что? — спрашивает Ма, сильно потягиваясь.

— На небесах. Был ли у меня минус один год, минус два, минус три?

— Не-а, счет начался только после того, как ты спустился на землю.

— Через окно на крыше. И тебе было очень тоскливо, пока я не завелся в твоем животике.

— И не говори. — Ма свешивается с кровати и включает лампу. Со звуком вуш вся комната освещается.

Я вовремя успеваю закрыть глаза, потом быстро открываю один, а за ним и второй глаз.

— Я себе все глаза выплакала, — говорит Ма. — Я лежала и считала секунды.

— И сколько же у тебя получилось секунд? — спрашиваю я.

— Много-много миллионов.

— Нет, ты скажи точно, сколько миллионов?

— Да я уж и счет им потеряла, — отвечает она.

— Тогда ты стала все время думать о своем яйце и вскоре растолстела.

Ма улыбается:

— Я чувствовала, как ты там толкаешься.

— А во что я толкался?

— В меня, конечно.

В этом месте я всегда смеюсь.

— Ты толкался изнутри, бум-бум. — Ма поднимает свою футболку, в которой она спит, и несколько раз с силой надувает живот. — И тогда я подумала: «Это Джек выходит наружу». А утром ты с широко раскрытыми глазами выскользнул на ковер.

Я смотрю на ковер, весь в красных, коричневых и черных зигзагах, обвивающих друг друга. На нем виднеется пятно, которое я нечаянно посадил во время своего рождения.

— А потом ты перерезала шнур, и я стал свободен, — говорю я Ма. — А потом я превратился в мальчика.

— Да ты уже сразу был мальчиком. — Она встает с кровати и включает обогреватель, чтобы согреть в комнате воздух.

Я думаю, что он, должно быть, не приходил вчера вечером после девяти, поскольку, когда он является, воздух в комнате немного меняется. Но спрашивать у Ма я не стал.

— Скажи мне, мистер Пятилетний, когда ты хочешь получить подарок — сейчас или после завтрака?

— А что это за подарок, скажи?

— Я знаю, что ты сгораешь от любопытства, — отвечает Ма, — но только не грызи ногти, ведь в дырочку могут пролезть микробы.

— И тогда я заболею, как в три года, когда у меня были температура и понос?

— Еще хуже, — отвечает Ма, — от микробов можно умереть.

— И раньше времени отправиться на небеса?

— А ты все равно продолжаешь грызть. — Ма отнимает мою руку ото рта.

— Прости. — Я засовываю провинившуюся руку под себя. — Назови меня еще раз мистером Пятилетним.

— Ну, так как, мистер Пятилетний, сейчас или попозже?

Я запрыгиваю на кресло-качалку, чтобы посмотреть на часы. Они показывают 7:14. Не держась за ручки, я катаюсь на кресле-качалке, как на скейтборде, а потом перепрыгиваю на одеяло, представляя себе, что качусь теперь на сноуборде.

— А когда надо получать подарки?

— Когда тебе захочется. Давай я выберу за тебя, — предлагает Ма.

— Нет, мне уже пять, и я сам выберу. — Мои пальцы снова тянутся ко рту, но я засовываю их в изгиб локтя и крепко сжимаю. — Я выбираю сейчас.

Ма вытаскивает что-то из-под подушки, я думаю, она спрятала это, чтобы я не увидел. Это рулон разлинованной бумаги, обвязанный пурпурной ленточкой от шоколадок, которые мы получили на Рождество.

— Разверни его, — говорит Ма. — Только осторожно.

Я распутываю узел и разворачиваю бумагу — это рисунок, сделанный простым карандашом и нераскрашенный. Я сначала не понимаю, что это за рисунок, но потом до меня доходит.

— Так это же я! — Как в зеркале, только крупнее — моя голова, плечо и рука в рукаве футболки, в которой я сплю. — А почему это у меня глаза закрыты?

— Потому что я рисовала тебя ночью.

— Как же ты сделала рисунок, если ты спала?

— Нет, я не спала. Вчера утром и позавчера и за день до этого я включала лампу и рисовала тебя. — Но тут она перестает улыбаться. — В чем дело, Джек? Тебе не нравится подарок?

— Нет, мне не нравится, что ты не спала, когда я спал.

— Ну, я же не могла рисовать тебя, когда ты бодрствовал, иначе бы это не было сюрпризом, правда? — Ма ждет моего ответа. — А я думала, ты любишь сюрпризы.

— Я предпочитаю такие сюрпризы, о которых я знаю.

Ма издает короткий смешок.

Я залезаю на качалку, чтобы вытащить кнопку из набора, лежащего на полке. Минус одна означает, что теперь от пяти кнопок остался ноль. Когда-то их было шесть, но одна куда-то пропала. На одной кнопке держится картина «Великие шедевры западного искусства № 3: Богородица с младенцем, св. Анной и св. Иоанном Крестителем», которая висит позади качалки; на другой — «Великие шедевры западного искусства № 8: Впечатление: Восход», рядом с ванной; на третьей — картина с безумной лошадью, под названием «Великие шедевры западного искусства № 11: Герника». Мы получили эти шедевры вместе с коробками овсянки, но осьминога я нарисовал сам — это мой лучший рисунок, сделанный в марте, правда, из-за горячего воздуха, поднимающегося над ванной, он слегка покоробился. Я прикрепляю мамин сюрприз к пробковой плитке, расположенной в самом центре над кроватью, но она качает головой:

— Только не здесь.

Она не хочет, чтобы Старый Ник увидел этот рисунок.

— Тогда давай повесим его в шкафу, на его задней стенке, — предлагаю я.

— Отличная идея.

Шкаф сделан из дерева, так что мне приходится посильнее нажимать на кнопку. Я закрываю дверцы, которые всегда скрипят, даже после того, как мы смазали петли кукурузным маслом. Я гляжу в щелку, но внутри темно. Тогда я чуть-чуть приоткрываю дверцу — рисунок кажется белым, с маленькими серыми линиями. У самого моего глаза висит голубое мамино платье. Я имею в виду глаз на рисунке, поскольку платье — настоящее и висит в шкафу.

Я чувствую по запаху, что Ма стоит рядом, — у меня самый тонкий нюх в нашей семье.

— Ой, я забыл попить, когда проснулся.

— Ничего страшного. Может быть, пропустим разок, ведь теперь тебе уже пять?

— Ни в коем случае, Хозе.

Ма ложится на белое одеяло, а я устраиваюсь рядом и принимаюсь сосать молоко.

Я отсчитываю сотню подушечек и заливаю их молоком, которое почти такое же белое, как и наши тарелки. Мне удается не расплескать ни капли, слава младенцу Иисусу. Я выбираю оплавленную ложку с белой ручкой, покрытой пятнышками — однажды ее случайно прислонили к горячей кастрюле, в которой варились макароны. Ма не любит оплавленную ложку, но у меня она — самая любимая, потому что не похожа на все остальные.