Артур Шницлер - Тереза

Она остерегалась как перед другими девочками, так и перед самой Тильдой показывать, что относится к той иначе, чем к остальным. И чувствовала, что Тильда благодарна ей за это. Награды не пришлось долго ждать: однажды после занятий Тильда от имени отца пригласила Терезу на обед в следующее воскресенье. Тереза покраснела от радости, а Тильда любезно сделала вид, что этого не заметила. Она дольше обычного возилась, укладывая книги и тетради, потом, снимая с вешалки пальто, говорила о романе Булвера [5] Булвер Литтон Эдуард Джордж (1803–1873), британский политик и писатель, его перу принадлежат сентиментальные романы из жизни преступников. , рекомендованном ей Терезой и слегка ее разочаровавшем. Наконец с веселым лицом вновь обернулась к Терезе: «Итак, завтра в час, хорошо?» — и скрылась за дверью.

Старый, хорошо сохранившийся и, по всей очевидности, лишь недавно отремонтированный дом на одной из боковых улочек предместья Мариахильф принадлежал семейству Вольшайн чуть ли не сто лет. На заднем дворе находилась фабрика кожаных и галантерейных изделий, на первом этаже главного здания — магазин. Более крупный и более шикарный был расположен в центре Вены, но постоянные клиенты предпочитали делать покупки в здании самой фирмы. Жилые помещения занимали второй этаж. Гостиная, в которую провели Терезу, была уютной и несколько старомодной — тяжелые темно-зеленые шторы и мебель, обтянутая бархатом того же цвета. Столовая, двери в которую были открыты, напротив, производила впечатление светлой и современной комнаты. Тильда весело вышла к гостье и сказала: «Отец уже дома, мы можем сразу же сесть за стол». На ней было голубое платье с белым шелковым воротничком, каштановые волосы свободно падали на плечи, а ведь Тереза видела ее всегда с косой, заколотой на затылке; на уроках Тильда выглядела моложе своих лет и казалась совсем девочкой. Зимний день был пасмурным, в массивной бронзовой люстре над столом горели свечи.

— Догадайтесь, где мы с отцом сегодня были? — спросила Тильда. — В Дорнбахском парке и в пойме Хаме. Вышли из дому в половине восьмого.

— Утром, наверное, был туман?

— Не слишком густой, а к полудню почти совсем развиднелось. И мы любовались прекрасным видом на Дунай.

Из соседней комнаты вышел господин Зигмунд Вольшайн. Это был немного приземистый и, несмотря на небольшую лысину и седые виски, еще моложавый мужчина с округлым лицом, густыми черными усами и светлыми небольшими, но добрыми глазами.

— Рад видеть вас в нашем доме, фройляйн Фабиани. Тильда много рассказывала мне о вас. Прошу извинить меня за то, что явился пред вами в облачении альпиниста.

Он говорил удивительно густым басом с легкой примесью венского диалекта, его туристический костюм был элегантен, на ногах темно-зеленые гетры и черные лакированные домашние туфли. Суп подала служанка далеко не первой молодости. Господин Вольшайн сам разливал суп по тарелкам, остальные блюда он тоже накладывал сам. Обед был обычной воскресной буржуазной трапезой, великолепно приготовленной, с бутылкой легкого бургундского. Беседа, начавшаяся с Венского Леса, осенние прелести которого восхвалял господин Вольшайн, вскоре перекинулась на другие холмистые и гористые местности, которые он обошел пешком, будучи страстным поклонником туризма. Тереза, отвечая на дружелюбные вопросы, рассказывала о своей юности, о Зальцбурге, о покойном отце, подполковнике, и о матери, писательнице, имя которой в этом доме, судя по всему, было неизвестно. О брате она тоже упомянула мельком, не сказав, правда, что он носит другую фамилию, о сыне, естественно, не проронила ни слова, хотя и предполагала, что Тильда о нем знала, как, впрочем, и остальные ее ученицы, которые могли его видеть прежде, когда он жил дома. Никогда еще сам факт существования Франца и его кровная связь с ней не казались ей столь нереальными, как в этот час. Господин Вольшайн вскоре после обеда удалился к себе, а Тильда повела Терезу в свою светлую комнатку, в которой находилась небольшая, но тщательно подобранная библиотека, и они вместе стали рассматривать иллюстрации в толстом томе по истории изобразительного искусства. Дойдя до картины «Барберино», Тильда спросила Терезу, разве та не помнит оригинал, он ведь висит здесь, в Музее истории искусств. Терезе пришлось сознаться, что она не бывала там после одного давнишнего посещения вместе с одной из учениц.

— Это нужно будет исправить, — заметила Тильда.

Господин Вольшайн появился немного позже, уже в городском костюме, в сорочке с высоким, слегка туговатым воротничком и в шубе, поцеловал дочь в лоб и сообщил, что собрался пойти в соседнее кафе перекинуться в тарок, но в восемь часов вернется к ужину.

— А ты как? — обратился он к Тильде, как бы извиняясь. — Какие у тебя планы?

— Можешь задержаться там и подольше, — ответила та, снисходительно улыбнувшись. — Мне нужно написать несколько писем.

Письма? Вероятно, и к матери, живущей за границей, сразу мелькнуло в голове у Терезы. Господин Вольшайн, очевидно, подумал о том же, ибо помолчал немного и слегка нахмурился. Потом он весьма дружески попрощался с Терезой, но желания еще раз увидеться не выразил. Вскоре после этого Тереза сочла, что пора и ей уйти, и Тильда не стала ее удерживать.

Так прошло ее первое появление в этом доме, за ним последовали с интервалами в две-три недели новые приглашения к воскресным обедам, на них присутствовали и другие гости: овдовевшая сестра хозяина дома, весьма разговорчивая дама средних лет, которая, несмотря на свой живой темперамент, то и дело принималась рассказывать об опасных заболеваниях их общих знакомых, сопровождая свои рассказы грустным покачиванием головы, а также скромный, молчаливый и пожилой прокурист, доверенное лицо фирмы «Вольшайн», приятельница Тильды, постарше ее, студентка художественного училища, весьма весело, а зачастую и язвительно рассказывавшая о своих преподавателях и соученицах, — но все они, равно как и другие случайные гости, оставались лишь туманными силуэтами в воспоминаниях Терезы, она даже как будто их всех забывала, едва выходила за порог дома Вольшайнов, ибо для Терезы рядом с Тильдой все остальные гости выглядели невзрачно, хотя та почти не принимала участия в общей беседе. Тереза не могла не ощущать ее ум, ее интеллектуальное превосходство и в какой-то мере также ее отчужденность.

И эта отчужденность оставалась всегда — не только во время занятий, но и после окончания их бесед в комнате Тильды, а также в музее, который они посетили в один из праздничных дней на Рождество. Тереза болезненно чувствовала эту отчужденность, и иногда ей казалось, что она завидует «Блондинке» художника Пальма Веккио, «Максимилиану» Рубенса и некоторым другим из этих погруженных в себя портретов, к которым Тильда относилась открытее, доверчивее и искреннее, чем к Терезе, а может быть, и ко всем остальным смертным.