Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 6.

— «А кто за меня работать будетъ? Поди ты отъ меня прочь съ своими деньгами», сказала она, отталкивая его руку. «Развѣ хорошо, какъ люди увидятъ?»

— «Ну такъ я вечеромъ прійду, никто не увидитъ. Пустишь меня?»

— «Сколько ни приходи, ничего тебѣ не будетъ».

— «Такъ я прійду...»

Какъ только потухли огни въ станицѣ и полная луна начала подниматься изъ-за казачьихъ хатъ, освѣщая ихъ высокія камышевыя крыши, Дубковъ тихо отворилъ дверь своей хаты и, весь дрожа отъ волненія, осторожными шагами вышелъ на дворъ. Все было тихо, только кое-гдѣ изрѣдка раздавался лай собаки, заунывная пѣснь пьянаго казака, или громкое дыханіе скотины, расположившейся посереди двора.

Дубковъ подошелъ къ закрытому ставню избушки и приложил къ нему ухо. Слышалось дыханіе двухъ спящихъ женщинъ и въ одномъ изъ нихъ — въ ближайшемъ — ему показалось, что онъ узналъ Марьяну.

Онъ подвинулъ къ себѣ ставень, который былъ заложенъ снутри. Ничто не пошевелилось въ избушкѣ. Онъ повторилъ то же движеніе и приложивъ губы къ ставню, прошепталъ: «Марьяна!» Кто то тяжело вздохнулъ и пошевелился. — «Марьяна, отложи», повторилъ онъ громче, толкая ставень. На минуту, которая показалась ему часомъ, снова все замолкло; потомъ послышался звукъ вынимаемаго болта, скрипъ ставня, запахъ сѣмячекъ, тыквы и жилого покоя, и голосъ Марьяны шопотомъ сказалъ:

— «Кто это? Ну чего по ночамъ таскаешься, полуночникъ!»

— «Ты одна?»

— «Нѣтъ, со мной невѣстка спитъ».

— «Выдь въ сѣни, отопри мнѣ».

— «Какже, отопру!» сказала она, выставляя голову въ окошко: «мало тебѣ дѣвокъ по станицѣ, что ко мнѣ привязался».

— «Да что-жъ, коли я тебя люблю, мнѣ никто не милъ, кромѣ тебя. Отопри».

— «Нѣтъ, у меня мужъ есть».

— «Да я то въ чемъ же виноватъ, ежели я безъ тебя жить не могу, ежели ты всегда у меня одна на умѣ. — Ну отчего ты не хочешь меня любить, Марьяна?» —

— «Нѣтъ, не отложу», сказала она, отвѣчая больше на борьбу, происходившую въ эту минуту въ ея душѣ, чѣмъ на его слова. —

— «Марьяна!» началъ онъ, давая ей тѣ страстныя ласкательныя названія, которыя вспоминаешь потомъ всегда съ чувствомъ какого-то стыда и раскаянія: «ради Бога, только подойди къ сѣнямъ на минуту», и онъ рукою старался обнять ее. —

— Не будетъ тебѣ ничего, уйди», сказала она, отстраняясь отъ окошка.

Дубковъ подошелъ къ двери и сталъ стучаться, но никто не отворилъ ее, онъ топнулъ ногой съ выраженіемъ истиннаго отчаянія и побѣжалъ въ свою комнату. —

Въ то время, какъ онъ стучался, Марьяна встала съ кровати, легкими шагами подошла къ сѣнямъ и, положивъ одну руку на замокъ двери, а другую на высоко поднимающуюся грудь, придерживая разстегнутую ожерелку, остановилась въ нерѣшительности. Когда шаги его удалились, она вздохнула, вернулась на постель, гдѣ еще долго сидѣла въ раздумьи, глядя въ освѣщенную луною щель ставня на дверь, въ которую онъ скрылся, потомъ рѣшительнымъ движеніемъ бросилась на подушку и тотчасъ же заснула тѣмъ крѣпкимъ, безмятежнымъ сномъ, которымъ спятъ только дѣти и люди, проводящие жизнь свою въ тяжелой работѣ.

<���Губковъ былъ молодъ, богатъ, влюбленъ и обладалъ наружностью красивою и благородною. Кромѣ того онъ былъ предпріимчивъ и умѣлъ находить языкъ любви для каждаго сословія, поэтому трудно предположить, чтобы всѣ эти достоинства не имѣли вліянія на женщину умную, страстную и съ дѣтства пріученную къ грубому полу-восточному обращенію казаковъ. Марьяна любила Губкова той понятной земной любовью, которая состоитъ въ желаніи всегда видѣть предмета своей любви и принадлежать ему. Боже мой! Какого мнѣнія будутъ обо мнѣ всѣ писатели, изощрявшіеся столько времени разбирать различные оттѣнки любви, когда я скажу, что не понимаю другого рода любви, который мнѣ даже кажется единственнымъ, ежели не самымъ возвышеннымъ и поэтическимъ. то по крайней мѣрѣ самымъ честнымъ и откровеннымъ. Марьяна любила со всей искренностью и силой женщины простой, доброй и трудолюбивой.

Только двѣ равносильныя причины удерживали ее: страхъ грѣха — старовѣркѣ любить православнаго — и постоянные трудъ и усталость, не допускавшіе искушенія до ея неиспорченнаго, хотя и пылкаго сердца.>

Было около полдня, когда все остававшееся народонаселеніе въ станицѣ — старики, неслужащіе льготные казаки, бабы, дѣвки, дѣти — высыпало на поляну, чтобы встрѣтить за оградой похожихъ — сотни возвращавшихся изъ похода мужей, отцовъ, дѣтей, братьевъ.

Всѣ собрались, какъ на радость, а въ душѣ каждаго болѣзненно боролась надежда со страхомъ.

Не разъ прислушивались они во время похода къ дальнимъ орудейнымъ выстрѣламъ зa Терекомъ и не разъ мысль о томъ, на чью долю выпадетъ нынче жребій несчастья? заставляла сжиматься каждое сердце.

Съ правой стороны яркозеленаго луга, перерѣзаннаго дорогой, по которой ждали казаковъ, разстилалась гладкая степь, заканчивающаяся бурунами (песчаными буграми ногайскаго кочевья), съ лѣвой стороны зеленѣли низкіе, только что одѣвшіеся виноградные сады, надъ которыми кое-гдѣ возвышались рѣзко выдающіяся на прозрачно-голубомъ небѣ группы высокихъ, стройныхъ тополей и раскидистыхъ фруктовыхъ деревьевъ. За садами мѣстами виднѣлась серебристая полоса Терека и покрытый сплошнымъ лѣсомъ первый уступъ Чеченскихъ горъ. —

Весеннее солнце, стоявшее высоко на чистой лазури неба, свѣтило ярко и согрѣвало свѣжія испаренія оживавшей земли носившіяся въ воздухѣ. Воздухъ, въ которомъ весело вились хохлатые жаворонки и медленно поводя хвостомъ плавали черные орлы и коршуны, былъ совершенно неподвиженъ и до того прозраченъ, что очертанія лѣсистыхъ горъ были видны съ поразительной ясностью, хотя находились на такомъ разстояніи, что огромныя деревья казались мелкими кустами. —

Старыя казачки, поставивъ около себя кувшины съ чихиремъ и узелки съ рыбой и лепешками, которые они принесли съ тѣмъ, чтобы съ хлѣбомъ солью встрѣтить похожихъ, расположившись на травѣ, разговаривали между собой. Молодыя бабы и дѣвки въ лучшихъ канаусовыхъ бешметахъ, въ ярко-цвѣтныхъ рубашкахъ и головныхъ платкахъ, которыми до самыхъ глазъ закутаны большей частью красивыя, свѣжія, оригинальныя лица, и льготные парни — казаки, и писаря въ обшитыхъ галунами зипунахъ и сапогахъ съ каблуками составляли другую группу. Писаря и вообще казаки, служащіе въ правленьяхъ по письменной части и отличающіеся всегда щегольствомъ, политичностью и особенной манерою краснорѣчиво выражаться, бойко поплевывая шелуху сѣмячекъ, балагурили и заигрывали съ дѣвками.