Л Н. Толстой - Полное собрание сочинений. Том 17

Профессоръ отвѣчалъ, что законъ прогресса видится во всѣхъ народахъ историческихъ, и что наука до неисторическихъ народовъ не имѣетъ дѣла.

Николай Николаевичъ замялся и сконфузился. —

— Такъ вы и знать не хотите про нихъ?

Пр[офессоръ]: — Они не входятъ въ область науки. —

Николай Николаевичъ замолчалъ. —

Мы ѣхали домой и тутъ, дорогой, esprit de l’escalier Николая Николаевича, (какъ онъ называетъ свои сужденія о впечатлѣніяхъ дня), особенно разыгрался. И я запомнилъ и за[пи]сывалъ этотъ «умъ лѣстницы», потому чт[о] выраженія его мнѣ кажутся замечательны[ми]). 55 55 Край листа оборван.

— Не принадлежитъ наукѣ, не въ области на[уки], 56 56 Край листа оборван. — повторилъ онъ мнѣ слова Профессора. — В[ы] 57 57 Край листа оборван. слышали нашъ споръ?

— Да, отчасти. —

— Замѣтьте, 58 58 В подлиннике: Замѣтьти что забавно, — сказалъ онъ мнѣ, съ с[воей] 59 59 Край листа оборван кроткой умной улыбкой. — Забавно то, что въ исторіи только и интересна философская мысль исторіи. Т. е. законъ, по которому [она] живетъ, который они нашли въ исторіи. Чтò мнѣ за дѣло, кого завоевалъ Аннибалъ 60 60 В подлиннике: Аннигалъ или какія у Людовика XIV были любовницы. Мнѣ интересенъ законъ, т. е., что изъ этаго выходитъ. А онъ говорить: законъ прогресса. И когда я хочу провѣрять этотъ законъ, онъ говорить: провѣряй его только по нашей наукѣ, к[отор]ая и основана на этомъ законѣ. Т. е., я спорю, что въ этой десятинѣ нѣтъ 40 саж[енъ], онъ говоритъ: смѣряй не своимъ, а моимъ саженемъ — ровно 40 саж[енъ]. Я самъ мѣрялъ. Они говорятъ, прежде чѣмъ спрашивать, годна ли наука, они говорятъ: повѣрь наукѣ, изучай ея; точно также какъ религіозные миссіонеры. Изучи, работай надъ ней, посвяти ей годиковъ 10, пусть у тебя волоса за ней повылѣзутъ, тогда не усумнишься. И правда, не усумнишься, потому что жалко тебѣ будетъ потраченныхъ на нее трудовъ и годовъ. Онъ ужъ не можетъ со мной согласиться. Ему надо отречься отъ 10 лѣтъ трудовъ. Избави его Богъ. —

Но главное то, что этотъ пріемъ — не возраженія, а устраненія спора, недавно выдуманъ во всѣхъ наукахъ и очень ловокъ. Главный интересъ состоитъ именно въ ея философскомъ значеніи, т. е., мнѣ хочется знать, какія истины доказываетъ исторія, что же выходитъ изъ того, что были Пуническія и такiя то войны, и такіе то законы. Мнѣ хочется знать, чтòжъ выходитъ изъ того, — что нервъ возвратно дѣйствуетъ, и сахаръ вырабатывается въ печени, и теоріи уголовнаго права такія и такія то.

Я спрашиваю: чтòже, совершенствуется или нѣтъ человѣчество, безсмертна ли душа, справедлива ли смертная казнь и т. п. Мнѣ говорятъ: vous êtes hors la question, cela n’est pas du domaine de la science. 61 61 [вы выходите за пределы вопроса, это не принадлежит к области науки.] Точно какъ на публичномъ засѣданіи общества, на к[отор]омъ разговариваютъ о томъ, когда дать обѣдъ, и неосторожный членъ неловко спрашиваетъ о томъ, что сдѣлало общество. «Вы внѣ вопроса, вы внѣ науки». — Прежде каждая наука не отстраняла отъ себя философскихъ вопросовъ, связанныхъ съ нею; теперь Исторія прямо говоритъ, что вопросы о назначенiи человѣчества, о законахъ его развитія — внѣ науки. Физіологія говоритъ, что она знаетъ ходъ дѣятельности нервовъ, но вопросы о свободѣ или несвободѣ человѣка — внѣ ея области. Законовѣдѣніе 62 62 Первоначально было: Правовѣдѣніе говоритъ, что оно знаетъ исторію происхожденія такихъ и такихъ то постановленій, но что вопросъ о томъ, въ какой мѣрѣ эти постановленія отвѣчаютъ нашему идеалу справедливости, находится внѣ ея области, и т. д. Еще хуже — медицина говоритъ: эта ваша болѣзнь внѣ науки. Такъ на чорта ли мнѣ ваши науки? Я лучше буду въ шахматы играть. Единственная законность ихъ только въ томъ и состоитъ, что онѣ должны отвѣчать мнѣ на мои вопросы. А вы всѣ учитесь для того, что весело учиться; хотя знае[шь], что ничему не выучишься. —

— Такъ какже быть? — спросилъ я.

— Да такъ-же. Въ этомъ никто не виноватъ. Это безсиліе знанія, — это запрещеніе человеку вкушенія плода отъ древа познанія добра и зла есть неизмѣнное свойство человѣчества. Только такъ и говорить надо. Гордиться не надо. Чѣмъ мнѣ гордиться, что я буду знать до малѣйшей подробности значеніе каждаго гіероглифа, 63 63 В подлиннике: героглифа а все таки не въ силахъ буду понять значеніе гіероглифической надписи. —

— Они надѣются понять ее, — сказалъ я.

— Надѣются. Пора понять, что эта надежда живетъ 3000 историческихъ лѣтъ, и мы на одинъ волосъ не подвинулись въ знаніи [того,] чтò справедливость, чтò свобода, что за смыслъ человѣческой жизни? А въ шахматы играть пріятное занятіе; но гордиться незачѣмъ, и еще меньше — презирать тѣхъ людей, которые не умѣютъ играть въ шахматы.

————

(1875—1876 гг.)

Два 64 64 Зачеркнуто: странно человѣка съ котомками на плечахъ шли по пыльной шоссейной дорогѣ, ведущей изъ Москвы въ Тулу. Одинъ, молодой человѣкъ, былъ одѣтъ въ короткой зипунъ и плисовыя шаровары. На глазахъ, подъ мужицкой новой шляпою, у него были надѣты очки. Другой былъ человѣкъ лѣтъ 50, замѣчательной красоты, съ длинной сѣдѣющей бородой, въ монашеской рясѣ подпоясанной 65 65 В подлиннике: подпоясенной ремнемъ и въ кругломъ, высокомъ, черномъ колпакѣ, которые носятъ служки въ монастыряхъ, надѣтомъ на сѣдѣющіе длинные волоса.

Молодой человѣкъ былъ желтъ, блѣденъ, грязно пыленъ, и, казалось, едва волочилъ ноги; старый человѣкъ шелъ бодро, выпячивая грудь и размахивая руками. Къ красивому лицу его, казалось, не смѣла приставать пыль и тѣло его не смѣло знать усталости.

Молодой человѣкъ б[ылъ] магистръ Московскаго университета Сергѣй Васильичъ Борзинъ.

Старый человѣкъ, отставной подпоручикъ Александр[овскихъ] временъ пѣхотнаго полка, бывшій монахъ и за неприличное поведеніе выгнанный изъ монастыря, но удержавшій монашеское одѣяніе. Его звали Николай Петровичъ Серповъ.

Вотъ какъ сошлись эти два человѣка: Василій Сергѣичъ, 66 66 В начале отрывка первый путника назван: Сергѣй Васильичъ окончивъ диссертацію и написавъ нѣсколько статей въ Московскихъ журналахъ, уѣхалъ въ деревню, какъ онъ говорилъ, окунуться въ рѣку народной жизни и освѣжиться въ струяхъ бытового потока. Пробывъ мѣсяцъ въ деревнѣ, въ совершенномъ одиночествѣ, онъ написалъ слѣдующее письмо къ своему литературному другу и редактору журнала:

«Государь мой и другъ Иванъ Финогеичъ, мы не должны и не можемъ предвидѣть и предрѣшать развязку вопроса, разрѣшающагося въ тайникахъ бытовой жизни строя русскаго народа. Необходимо глубокое изученіе многоразличныхъ сторонъ русскаго духа и его проявленій. Оторванность жизни... Петровский переворотъ... и т. д.»